Шантажистка

Я оглядываю его с ног до головы и немедленно забываю о переживаниях за собственный внешний вид. По сути, при свете дня вижу я великана впервые и потому только сейчас и могу в полной мере оценить его ретро-облачение. На нем все та же джинсовая безрукавка, синий свитер под которой явно на пару размеров меньше необходимого. Из-под выцветших расклешенных джинсов торчит пара ботинок «челси», знававших лучшие времена. В общем, Клемент здорово смахивает на грузчика из обслуги какой-нибудь рок-группы семидесятых.

— Доброе утро, Клемент. Боялся, вы не придете.

Пожалуй, даже немного надеялся на это.

— Я же сказал — можешь на меня рассчитывать.

— Очень надеюсь.

Мы направляемся к табло с расписанием и выясняем, что благодаря прибытию на вокзал раньше времени успеваем на поезд в Портсмут-Харбор в девять тридцать. Буквально за минуту до отхода усаживаемся в почти пустой вагон в голове состава. Если все пойдет по расписанию, в начале двенадцатого прибудем к парому.

Наконец, поезд трогается и медленно катит в монохромную перспективу широкого неба и серых строений. В центре Лондона теряешь ощущение масштаба, поскольку тебя либо стискивает клаустрофобическое чрево подземки, либо подавляют высотки. И лишь когда покидаешь столицу на поезде, получаешь представление о громадности распростершегося города.

Панорама Лондона явно приходится Клементу по душе, судя по тому, с каким вниманием он смотрит в окно.

— Клемент, вы, наверное, в Лондоне живете?

— Ага, всю свою жизнь. Родился здесь и вырос.

— А в каком районе?

— Рос-то в Кентиш-Тауне, а работал повсюду.

Помимо «Вестминстерского пузыря», этого закрытого мирка британских парламентариев, да центра Лондона, мои географические познания об остальных районах столицы весьма скудны.

— Кентиш-Таун. Это на севере, верно?

— Ага.

— А теперь где живете?

— В Степни. Снимаю там комнату.

— Понятно. А чем занимались до работы в «Фицджеральде»?

Впервые с момента посадки великан отрывается от созерцания урбанистических пейзажей и смотрит на меня.

— Что это, Билл? Собеседование?

— Разумеется, нет, — нервно хихикаю я. — Просто поболтать.

— Да нет во мне ничего интересного. Вот ты — другое дело.

— Вовсе нет.

— Не-не, не поведусь. Так каково это, быть политиком?

— Сильно переоценено.

— Значит, не нравится?

— Не особенно. Это работа, только и всего.

Какое-то время Клемент снова рассматривает проплывающие мимо застройки, затем отзывается:

— Зачем же ты тогда этим занимаешься?

— Долгая история.

— Раз уж ближайшие полтора часа нам все равно отсиживать задницы в этом чертовом поезде, можешь и поделиться.

Утомлять Клемента историей своей жизни предпочтительнее пустой болтовни, так что на протяжении последующих десяти минут я пространно излагаю свою биографию. К моему немалому удивлению, он проявляет живой интерес и порой прерывает мой монолог вопросами, в частности, о моем отце.

— Так значит, это из-за своего папаши ты теперь политик?

— Вроде того. Меня мучило чувство, что я его подвел. После окончания университета он хотел устроить меня на стажировку в партийное управление, да только политика меня абсолютно не интересовала. Я отказался и отправился волонтером в Африку. Боюсь, он так и не простил меня, вол я и пошел в политику ради искупления вины. Вообще-то, глупо, ведь отец был уже давно мертв, когда меня впервые избрали.

— Угрызения совести?

— Вроде того.

— А маман твоя что?

— В смысле?

— Как она отнеслась к твоему выбору карьеры?

— Никак, она умерла, когда мне было четырнадцать.

— Хреново.

— Что верно, то верно. Она была почти на двадцать лет моложе отца, и я всегда думал, что он умрет первым. Наверняка он и сам так считал.

— Значит, только ты и остался?

— Только я, не считая вновь обретенной сестрицы. Которую, подозреваю, семья совершенно не интересует.

— Это я понял.

Никому из нас добавить больше нечего, и мы погружаемся в молчание. Поезд минует Уокинг, затем Гилфорд. Клемент по-прежнему довольствуется изучением видов за окошком, меня же вполне устраивает анализировать развивающееся с ним знакомство.

Должен признать, за грубой наружностью и отнюдь не шекспировским языком проглядывает довольно симпатичный человек. Разговор о моей жизни и семье стал для меня в некотором роде катарсисом. Не думаю, что мы станем друзьями на всю жизнь, но теперь Клемент тревожит меня определенно меньше, чем утром. Впрочем, список моих тревог он и до этого не возглавлял.

Когда проезжаем Хейзлмир, я решаю, что пора обсудить план действий.

— Так как, по-вашему, нам лучше подступиться к Сьюзан Дэвис?

— Насколько понимаю, вмешательство полиции тебе ни к чему?

— Ни в коем случае. А почему вы спросили?

— Потому неплохо бы определиться, до какой степени можно на нее надавить.

— Что, надавить?

Клемент подается вперед, опершись локтями на бедра.

— Сам ты не обращаешься в полицию, чтобы не стало еще хуже, верно?

— Именно.

— Вот нам и нужно, чтобы она думала так же.

— Выходит, будем ей угрожать?

— Необязательно.

— А как тогда?

— Предоставь это мне.

— Клемент, меня это не устраивает. Я предпочел бы знать заранее, что вы запланировали.