Шантажистка

Звоню Розе и, сославшись на недомогание, прошу ее отменить все встречи на сегодня. Сомневаюсь, впрочем, что мое отсутствие кого-то огорчит. Разве что секретарша искренне обеспокоена, и я уверяю ее, что всего лишь немного простудился и в понедельник вернусь к исполнению служебных обязанностей.

Теперь можно и выпить. В Блэкфрайарс направляюсь пешком, поскольку не хочу рисковать, что новый приступ тошноты застигнет меня в переполненном вагоне метро. Все-таки есть предел унижению, которое способен снести человек.

Я бреду по Лондону в полубессознательном состоянии. Улицы перехожу с полнейшим небрежением к собственной безопасности, под аккомпанемент гудков автомобилей и ругань велосипедистов. Я вовсе не намереваюсь сводить счеты с жизнью, но не буду сожалеть, если она закончится. Впрочем, какие сожаления могут быть в морге. В некотором роде моя жизнь и так закончена, и продолжение существования будет хуже вечности небытия. Участь хуже смерти или сама смерть — дилемма, разрешить которую способен лишь алкоголь.

К счастью или к сожалению, до Фернивал-стрит я добираюсь целым и невредимым. Крайне редко наведываюсь в «Фицджеральд» днем, но сегодня как раз такой день. Здесь тихо: несколько человек офисных тружеников за обедом да всегдашний пьяница Стивен.

— Привет, Уильям! — лучезарно улыбается Фрэнк. — И что привело тебя к нам средь бела дня?

— Бренди. Двойной.

— О, неудачный день?

— Хуже не бывает, Фрэнк.

Наверное, подобный навык оттачивается десятилетиями, поскольку владелец пивной прекрасно понимает, когда можно поболтать, а когда лучше заткнуться. Он ставит передо мной стакан и сразу открывает счет, не дожидаясь оплаты. Вперед, забвение зовет.

Бренди не производит желаемого эффекта, и спустя минуту после первого заказа на стойке возникает новая двойная порция. Я мгновенно приканчиваю и ее, и поскольку мой желудок пуст, на меня быстро нисходит легкое помутнение. В таком темпе я уже через час буду в стельку или, не приведи Господь, начну точить лясы со Стивеном. Заказываю еще стопку и несколько сбавляю обороты.

От дверей доносится раскатистый бас:

— Пинту, Фрэнк!

Оборачиваюсь и вижу неспешно направляющегося к стойке Клемента.

— Привет, Билл.

— Привет, Клемент.

Фрэнк наливает пиво, и я прошу записать его на мой счет. Я все еще должен Клементу выпивку за угощение во вторник. Пускай память у меня и дырявая, но долги я не забываю, особенно людям внушительного телосложения вроде него.

— Спасибо, Билл.

Бармен удаляется на кухню, и мы остаемся у стойки втроем: я, Стивен и Клемент. Настроения разговаривать с Клементом нет, но иначе придется терпеть пьяную болтовню Стивена до самого ухода.

Но тут Клемент сам заводит разговор:

— Как все прошло, с письмом и той женщиной?

— Плохо.

— Черт. Я думал, у тебя все под контролем.

— Я тоже так думал, но сильно недооценил ее коварство.

— Что ж, мое предложение по-прежнему в силе.

— Предложение?

— Ага. Я говорил, что помогу тебе, если нужно.

— А, ну да. Можете свести меня с надежным наемным убийцей?

— Возможно, но неужели все так плохо?

— Еще хуже, и, во избежание недоразумений, насчет убийцы я пошутил.

Со стыдом вынужден признать, что я действительно подумывал об убийстве Габби, хотя и быстро отказался от этой затеи. У меня самого ни за что не поднимется рука лишить кого-либо жизни, а если даже я и заплачу кому-нибудь за грязную работу, нисколько не сомневаюсь, что Габби предусмотрела и это, и мой секрет все равно будет разоблачен. В итоге вместо двух лет я могу отправиться в тюрьму на несколько десятилетий.

— Может, пойдем присядем? — предлагает Клемент.

Удаляться от стойки мне совсем не хочется, но и задевать его чувства тоже.

— Да, конечно.

Мы устраиваемся за столиком в углу.

— Ну, выкладывай, что теперь она отколола?

Рассказать ему? Может, мне и не помешало бы поплакаться кому-нибудь о своих горестях, но ведь я его совершенно не знаю.

Заметив мои колебания, великан спрашивает:

— Фрэнк не говорил тебе, чем я раньше зарабатывал на жизнь?

— Вроде что-то упоминал про работу в охране.

— Ага, типа того. Я был решалой.

— Кем?

— У людей возникали проблемы, а я помогал их решать. В основном, что называется, вне правового поля. Ну еще я присматривал кое за кем.

— А теперь вы разнорабочий?

— Все меняется. И времена тоже.

Не говоря уж о весьма сомнительных перечисленных навыках, мне не хочется впутывать его в свою историю в первую очередь потому, что я не понимаю его мотивов.

— Простите, Клемент, что спрашиваю, но почему вы предлагаете мне помощь?

— Ты не поверишь, если я скажу.

— Я сейчас готов поверить во что угодно.

Он припадает к бокалу и несколько секунд смотрит в никуда.

— Я — заблудшая душа, — наконец тихо произносит он.

Несомненно, это он образно, а не буквально.

— Хм, понятно. И как же вам поможет участие в моей судьбе?

— Скажем так, я задолжал обществу. Это своего рода епитимья.

При всей расплывчатости ответов, Клемент, по крайней мере, кажется искренним. Тем не менее мне ли не знать, что искренние слова — это одно, а искренние поступки — совсем другое.

— Я даже не знаю, Клемент.