Шантажистка

— Видео сомнительного содержания — это одно. Но вот видео, как ты занимаешься сексом с собственной сестрой, — это уже совсем другое.

Я нервно оглядываюсь по сторонам, надеясь, что поблизости никого нет.

— Зачем же тебе рассказывать об этом? — выдавливаю я. — Для тебя это такой же грязный секрет, как и для меня!

— Разница в том, что я не знала, что ты мой брат. Но ты-то знал, и все равно меня трахнул, правда ведь, Уильям?

— Что-что? Ах ты, лживая…

— Как думаешь, кому скорее поверят? Политику или невинной бедняжке с жалостливой историей? Брошенная при рождении папашей, богатым министром, и опороченная чокнутым братцем, у которого явно проблемы с женщинами? Тебе уже за сорок, но ты все еще холостяк — в глазах общественности выглядеть будет скверно. Да это будет настоящая сенсация! И ты ни за что не докажешь, что я знала о нашем родстве.

Я в жизни никому умышленно не причинял боль, уж тем более женщинам, но сейчас руки у меня так и чешутся придушить Габби. Увы, при всей соблазнительности идеи, душегубство проблемы не решит. Пожалуй, сейчас самое время пустить в ход свои дипломатические способности. Я подавляю клокочущую ярость и меняю подход:

— Почему ты так со мной поступаешь?

— Сядь, и я все объясню.

Она выжидающе смотрит на меня с невиннейшим выражением лица. Да уж, такое кого угодно одурачит.

Я прикидываю возможные варианты и признаю, что выбор у меня весьма ограничен. Неохотно возвращаюсь к скамейке и снова усаживаюсь.

— У тебя две минуты.

Габби разворачивается, чтобы смотреть мне в глаза.

— Твой отец бросил мою мать, бросил меня.

— Это я знаю и совершенно не извиняю его поступок, но это нисколько не оправдывает твои действия!

— Разве?

— Черт подери, Габби, это же ты заманила меня в постель! Можно сколько угодно говорить о вероломстве моего отца…

— О вероломстве нашего отца, — перебивает она.

— Да хоть так, хоть эдак, твой поступок переходит все границы. Нет ему никакого оправдания!

На этот раз немедленных возражений не следует. Габби отворачивается и смотрит вдаль. Проходит несколько секунд, прежде чем она заговаривает вновь.

— Каким у тебя было детство, Уильям?

— Что?

— Простой же вопрос. Каково тебе было учиться в дорогих частных школах, жить в огромном особняке? Каково было избалованному мальчику ни в чем не знать отказа?

— Все было совсем не так! — возмущаюсь я.

— Да ну? Судя по тому, что я читала о твоей семье, именно так все и было.

— Я был единственным ребенком. Я был одинок.

— Ой-ой, бедненький Уильям, — фыркает Габби. — Наверно, было ужасно.

— Да, ужасно.

— Хрена с два! — взрывается вдруг она. Мой ответ как будто задевает ее за живое, и она уже не скрывает злости. — А хочешь знать, как росла я? Как мы переезжали из одной замызганной квартиры в другую, как я меняла одну дерьмовую школу на другую? Как меня дразнили за поношенную одежду, и как часто мне приходилось ложиться спать голодной?

— А как же письмо? В нем говорится, что отец финансово обеспечивал вас.

— Ага, конечно. Политики-то ведь сама честность. Если он что и заплатил матери, этого было совершенно недостаточно.

Похоже, я только что докопался до корня гнева Габби. При всей гнусности ее поступков, ее мотив можно понять. Окажись я на ее месте — расти в бедности, в то время как сводный брат наслаждается всеми прелестями богатства, — думаю, тоже озлобился бы.

— Так все дело в мести, да? Хочешь выяснить, что я готов отдать тебе во искупление поведения отца?

Женщина фыркает и разражается маниакальным смехом. Через пару секунд так же резко умолкает.

— Ах, Уильям, — сокрушенно вздыхает она. — Да ты и вправду умственно отсталый!

— Что-что?

— Да дело не в том, что ты готов отдать мне. А в том, что я могу забрать!

— Не понимаю…

— Я забираю у тебя Хансворт-Холл и квартиру, но это лишь денежная сторона вопроса. Если бы ты с самого начала делал, что я велела, может, на этом я бы и успокоилась. Но ты поступил так, как поступают все богатеи, и увильнул от моральной ответственности. Так что теперь одной только недвижимости мне мало. Я хочу отнять у тебя все, что твой отец отнял у нас — гордость, самоуважение, достоинство.

Сомнительно, что дальнейшие переговоры к чему-либо приведут.

— А если я откажусь?

— Газеты выложат целое состояние за мою историю. Я продам ее, и ты отправишься в тюрьму.

Ага, вот и моя очередь смеяться.

— В тюрьму? Вот уж не думаю!

— Ах, не думаешь? Что ж, спешу тебя уведомить, что инцест в нашей стране является преступлением. Если тебя признают виновным, отправишься за решетку на два года, насколько я понимаю.

— А, ну, удачи, — продолжаю ухмыляться я. — Тебе придется доказать, что я знал, кто ты такая.

— Тут ты прав, Уильям. Но, поскольку ты выкрикивал мое имя, пока жарил меня, не думаю, что присяжным потребуются дополнительные доказательства.

Еще одна часть изощренной ловушки, в которую меня угораздило угодить.

Габби склоняется ко мне, и я вижу искры ненависти в ее глазах.