Шантажистка

Я даже не знаю, что и сказать. Клемент, однако, высказывается:

— Трагично. Извращенно, но трагично.

— Как я и говорила, — продолжает Роза, — это не оправдание, а объяснение. Я вовсе не защищаю поступки Эми… То есть наши поступки.

Какое бы сочувствие я теперь ни испытывал к Эми и уж, несомненно, к Розе, это все же не отражается на моей жажде правосудия. Если бы Клемент не настоял вернуться в Хаунслоу — и, коли на то пошло, если бы я не закрыл глаза на бредовость его заявлений, — я бы уже как пить дать сидел за решеткой.

— Роза, мне очень жаль. Несомненно, тебе через многое довелось пройти, но ты ведь понимаешь, что я не могу просто закрыть глаза на случившееся.

— Понимаю. Дайте мне попрощаться с мамой, и я сама сдамся полиции.

Я смотрю на Клемента. Он пожимает плечами.

— Даю тебе время до двух часов. Если к тому времени ты не признаешься во всем полиции, я откажусь от своего обещания помочь твоей матери.

Женщина кивает и клятвенно заверяет, что явится с повинной. Вот только цену ее словам я уже знаю.

— Роза, я на полном серьезе, — сурово предупреждаю я. — Как только я выложу полиции всю эту прискорбную историю, первым делом они явятся сюда, чтобы допросить твою мать. Если ты вправду хочешь оградить ее от лишних волнений, настоятельно рекомендую сдержать свое слово.

— Единственная причина, по которой я согласилась принять участие в шантаже, это помощь маме. Я сдержу свое слово, если вы сдержите свое.

— Прекрасно. А как насчет Эми?

— Позвоню ей и скажу, что все кончено. Вот только не могу обещать, что она сделает верный выбор.

— Не сомневаюсь, полиция вскоре ее схватит. На данный момент у меня уйма дел, но чуть позже, разумеется, я дам показания. Всем пойдет только на пользу, если Эми тоже сдастся сама.

— Не могу обещать, что она послушает, но попытаюсь ее уговорить. Спасибо вам, Уильям, и, хотите верьте, хотите нет, я искренне раскаиваюсь в случившемся.

Вдруг в конце коридора возникает Анна. Она хмуро постукивает по циферблату своих часов:

— Я же говорила, пятнадцать минут. Теперь-то вы закончили, надеюсь?

Клемент с улыбкой хлопает меня по спине и отзывается:

— Ага, дорогуша, закончили!

33

В «Обитель с садом» я вошел как приговоренный.

А покидаю как заключенный, внезапно получивший досрочное освобождение.

Пока мы с великаном бредем по Адам-стрит, пытаюсь проанализировать череду утренних событий. На меня обрушивается лавина противоречивых мыслей и эмоций: одни позитивные, другие негативные. Тем не менее одного ожидаемого чувства я все-таки не испытываю. Совершенно не ощущаю ликования по поводу закрытия трагичной главы своей жизни. Цепь событий, запущенная почти два десятилетия назад, достигла совершенно неудовлетворительной развязки.

И самая неудовлетворительная ее составляющая — письмо моего отца, по крайней мере, заключительная страница. Пускай отец и надеялся, что я воссоединюсь с сестрой, он невольно предоставил мне и веский довод не делать этого. Габриэлле уже тридцать лет, и ей наверняка известно, кто ее настоящий отец. Как-никак, в свидетельстве о рождении черным по белому прописано его имя. Несмотря на это, за все годы она не предприняла никаких шагов, чтобы связаться со мной. Подозреваю, по той простой причине, что в ее семье я окажусь лишним. Вырастивший Габриэллу мужчина всецело заслуживает звания отца, и, вероятно, ей совершенно не нужно или не хочется, чтобы я служил напоминанием, что Кеннет вовсе не ее биологический родитель.

Увы, придется признать, что сестру я не обрел. Я обрел тайну, которую обязан хранить ради блага всех причастных.

— О чем задумался? — бодро спрашивает Клемент, когда мы оказываемся в самом конце Адам-стрит.

— Да так.

— И все же?

— О всякой ерунде.

— Да ну? Что-то ты не кажешься довольным разоблачением этой бабы, как бы ее там ни звали.

— Ах, не пойми меня неправильно. Ты даже представить себе не можешь моей радости. Вот только… Все возвращается на круги своя. Ничего толком и не изменилось.

— Кое-что изменилось.

— Что именно?

— Теперь я не могу подкалывать тебя, что ты отшпилил свою сестру.

— Да уж, прямо луч света из-за туч, — смеюсь я.

Мы переходим дорогу и направляемся к железнодорожной станции. Теперь мои мысли обращаются к товарищу и нашей сделке, заключенной утром у меня на квартире. После всего, что он для меня сделал, в первую очередь я обязан позаботиться именно о нем. Что бы там ни происходило у него в голове, Клемент нуждается в лечении.

— Как там твой зуд? — спрашиваю я.

— Уже не чешется.

— Правда? Вот так просто?

— Ага. Работа сделана.

— Значит, все? Твой голос умолк?

— Наверное. Это ж не я решаю.

— И что теперь будешь делать?

— Напьюсь на радостях.

— Нет, я не про сейчас. Я про будущее.

— Да понятия не имею. Куда попаду, туда и попаду.

— Но куда, не знаешь?

— Нет, конечно. Жизнь, братан, она ведь как путешествие. Мы можем выбрать дорогу, но не знаем, куда она приведет.

— Глубоко, Клемент. Так глубоко, что я даже не понимаю.

— И очень жаль, поскольку всю свою жизнь ты шел неверной дорогой.

— Что-что? Значит, теперь мы меня обсуждаем?

— Так речь только о тебе и шла, Билл.