Шариковы дети

– Хлеб с макаронами и крупой покупаю в павильоне на той стороне дороги, овощи и косточки для собак привозит бывший сосед. Жалеет нас. Больше нам и не надо, да и с пенсией в девять тысяч, о чём можно мечтать? Я работать начала в восемь лет. Когда война началась, вообще шесть было. Отца забрали на фронт, мать через год умерла, мы с сестрой одни остались. Продовольственные карточки получали, не голодали, но тем, кто работал, полагалось усиленное питание. Вот мы с сестрой отправились работать на 605 военный завод. Когда фашисты начали наступление, завод успели отправить в эвакуацию к нам в Сибирь, чтобы наладить производство боеприпасов. После войны его перевели, как тогда говорили, на мирные рельсы. Машиностроительный завод начал производить шахтное оборудование, вагонетки, крепи. Там и работала всю жизнь, на пенсию долго не отпускали, в инструментальном цехе держали как наставника, раньше грамотная система была, не то, что сейчас. Придёт молодой паренёк или девушка после ПТУ, ещё толком не умеет ничего, беру за руку и обучаю мастерству. В те времена стать рабочим было почётно, я например, зарплату имела выше, чем у любого инженера на заводе! Сейчас все управлять хотят, а кто работать будет? – глаза старушки засветились от воспоминаний, но неожиданно снова потухли. – Дома села, когда уже совсем силы начали покидать. Вот я ещё живая, а завод уже умер! Умерла эпоха, история моей жизни: детства, юности и зрелости и старости, – Серафима Петровна вытерла слёзы концами шали и выпрямила спину. – Но я не жалуюсь, пенсия не плохая, ещё ветеранские четыреста пятьдесят рублей!

«Господи, до чего мы довели стариков? Как на такие деньги можно жить? – сердце Константина аж зашлось от безысходности. Он прокашлялся, чтобы прогнать подступивший комок. Перед ним сидела одинокая, никому не нужная старушка, которая вместо того, чтобы бежать от радиоактивной пыли, отчаянно спасает своих собак! Делит с ними кров и еду, в то время как ожиревшие чиновники покупают виллы на Лазурном берегу, яхты, бриллианты и целые самолёты! И только на этом островке в море угля сохранились понятия человечности, достоинства и преданности. – Как же этот Звенигородов спит, зная, что одна человеческая и двенадцать собачьих судеб нуждаются в его помощи?»

Пантелеев углубился в мысли и не сразу понял, что говорит старушка. Он глубоко вздохнул и вернулся к действительности.

– Что же вы чай не пьёте? Совсем остыл, – она подвинула тазик с пирожками. – Не побрезгуйте. Воду ещё не отрезали и электричество сосед подключил. Нелегально, но что делать, на дорогой корм денег нет, приходится готовить супы и каши. Всё-таки двенадцать душ!

– А как дом топите? Уголь администрация привозит?

– Какое там! Несколько раз приходил социальный работник, но и тот пропал. Про меня быстро забыли, как только я отказалась подписать бумаги на переезд. Я на саночках с обвалов выбираю уголь из породы и привожу. Сейчас снег сошёл, детскую коляску приспособила.

– У вас есть дети?

– Сын живёт в Прибалтике. Давно не навещал, – она растерянно и виновато посмотрела на Пантелеева. – Но что с него спросить? Это сейчас заграница! Дед умер давно. В шахте завалило.

– Как же вы живёте в таких условиях? – Пантелеев не спрашивал, а констатировал факт уродства той власти, которая допустила, чтобы старая одинокая женщина тихо доживала свой век на обвалах и не портила официальную статистику. Он смотрел во все глаза с невероятной жалостью на щуплое тело старушки и не мог найти ответа, как поступить и что предпринять.

«В данной ситуации выход найдётся, – думал Пантелеев и жевал пирог, не чувствуя вкуса. – Пойду в администрацию, подключу корреспондента Персильева. И с собаками вопрос решить можно, но разве такая беззащитная старушка одна? Сколько таких стариков, детей, инвалидов по стране? Россия никогда не была бездушной, что произошло сейчас?»

Константин тряхнул головой, возвращаясь в реальность.

– Два дня тому назад вы ходили в ларёк за продуктами?

Баба Фима задумалась на секунду.

– Да. Со мной была Графиня, – увидев удивлённый взгляд полицейского, Серафима Петровна пояснила. – Это собака.

– В какое время это было помните?

– Около четырёх. Обычно смена меняется и тот, кто уходит, продаёт старый хлеб со скидкой, потому, что вечером у них покупают только сигареты и пиво, а утром привозят свежие булки.

– Вы можете проехать со мной?

– Но я ничего не видела и не слышала! – баба Фима встрепенулась и посмотрела испуганно, словно ожидая чего-то нехорошего от гостя, и прижала руки к груди.

– Вы меня не бойтесь. Просто вспомните тот момент, когда вы с Графиней переходили дорогу. На переходе резко затормозила машина.

Женщина часто закивала:

– Я очень испугалась, он затормозил в последний момент.

– Помните номер автомобиля или водителя?

– Водителя узнаю, чернявый такой, а номер нет! – баба Фима покачала головой.

«Этого уже может оказаться достаточно, чтобы подтвердить алиби Амирова», – думал Пантелеев, подавая старушке пальто.

Они вышли во двор. Собаки, словно почуяв приближение хозяйки, залились хором разномастного лая.