Шарль Моррас и «Action française» против Германии: от кайзера до Гитлера

Романтически окрашенный и психологически понятный выбор оказался политически фатальным. В августе 1889 г. Сенат, имевший полномочия Верховного суда, заочно приговорил несостоявшегося «Бонапарта» к изгнанию, что исключало переизбрание. Месяц спустя на всеобщих выборах буланжисты смогли провести в Палату всего 38 человек, включая Барреса. Моррас не без гордости сообщил новость Пенону, хотя ранее иронизировал над «буланжепоклонством» друга (СМР, 285, 278). Осенью 1891 г., через два с половиной месяца после смерти возлюбленной, генерал-изгнанник застрелился на ее могиле, что поставило крест на буланжизме как политической силе.

«Сидя на депутатской скамье, Баррес присутствовал при агонии своей партии, но, предав гласности панамский скандал, буланжисты, оставшиеся верными памяти и программе генерала, отомстили за него и с жестокой радостью любовались агонией своих противников» (ММВ, 15–16). Появление «принца молодости» в парламенте, по мнению Хьюнекера, должно было казаться столь же странным, как Шелли на скамье британской Палаты общин[94]. Однако Моррас считал, что Барресу «политическая деятельность очень подходила», поскольку «бросила его в гущу жизни» (MNT, 30).

На очередных выборах в 1893 г. Баррес потерпел поражение и смог вернуться в Палату лишь через тринадцать лет, с пятой попытки. «Одна из главных страстей моей жизни, самая постоянная, самая разрушительная и самая странная – вкус к парламенту», – признался он вскоре после переизбрания (МСВ, 331).

Единые в главном – любви к родине, определении ее врагов и неприятии существующего положения – Баррес и Моррас четверть века спорили, какой государственный строй нужен Франции. Публикаторы их переписки нашли для нее точное заглавие «Республика или король».

На слова Поля Бурже, монархиста и единомышленника Морраса: «Чем мы обязаны Франции? Ничем. Бурбонам – всем», – Баррес ответил: «Чем мы обязаны королевской семье? Ничем. Всем – Франции и ее культуре» (МСВ, 155). А в записях для себя добавил: «За что нам, лотарингцам, любить Бурбонов, опустошивших нашу провинцию? Для меня Бурбон может лишь сыграть роль Цезаря, а его наследственность ничего не значит» (МСВ, 131).

Позиции были принципиальными, а потому непримиримыми, однако это не разводило писателей по разные стороны любимых парижанами баррикад и, тем более, не омрачало личных отношений. «Когда Моррас кричит “Да здравствует король!”, я не вторю ему, но его крик меня не ранит», – заявил Баррес публично в 1905 г. (ВМС, 677).

Отвечая среди первых в августе 1900 г. на моррасовскую анкету, из которой выросло «Исследование о монархии», Баррес писал: «Я понимаю, как абстрактно мыслящий ум принимает монархическую систему. <…> Однако на деле для успеха монархии необходимо наличие во Франции семьи, объединяющей своим именем большинство (если не всех), громадное большинство избирателей. Но ее нет. Вам не хватает не только такой семьи, какая существует в Германии и в России, инстинктивно и даже благоговейно объединяющихся вокруг нее. Еще больше вам не хватает аристократии – необходимой, не правда ли, для вашей традиционной монархии» (МЕМ, 136–137).

Первый аргумент Моррас отверг как «парламентскую риторику»: «Царь Николай и император Вильгельм занимают троны в России и Германии не потому, что они объединили большинство избирателей; напротив, они объединили большинство, потому что занимают троны», – и напомнил о печальной судьбе выборной монархии в Польше. «В истории нет ни одного примера, – добавил он, – удачной инициативы, позитивной и творческой, а не разрушительной или чисто оборонительной, которая исходила бы от большинства. Нормальный ход любого прогресса прямо противоположен: воля, решение, дело исходят от меньшинства, одобрение и принятие – от большинства» (МЕМ, 137–138).

Второй аргумент Моррас вывернул наизнанку: «Сегодня аристократия, понимая это слово в самом широком смысле, зависит от восстановления монархии, но восстановление монархии нисколько не зависит от аристократии. Это король должен воссоздать ее с помощью старых сил, сохранивших жизнеспособность, энергию и честь, и новых, еще разрозненных и аморфных, которые предложит ему французская элита» (МЕМ, 139). Моррас неизменно подчеркивал рациональный, прагматический характер своих идей, на что Баррес заметил: «Его монархизм – вольное творение искусства. Его творческое воображение – источник, из которого бьют ключом духовные и материальные явления, которые мы определяем словами “французское действие”. Он развивает веру в себе и в других» (МСВ, 910). «Я не верю, что вас, монархистов, когда-нибудь позовут [во власть], – писал Баррес Моррасу в декабре 1921 г. – И по-прежнему не верю в реставрацию [монархии]» (ВМС, 591).

Шарль Моррас. Жанна д'Арк. Людовик XIV. Наполеон. 1937. Обложка и авантитул с инскриптом: «Господину Анри Морелю, очень сердечный привет автора, Ш. М.»