Шарль Моррас и «Action française» против Германии: от кайзера до Гитлера

«Наступил момент, – вспоминал Массис, ставший из барресиста моррасианцем, – когда в сфере политики от Барреса начали отдаляться молодые умы, порожденные и пробужденные им, умы, которым он открыл Морраса. Причиной стало осознание необходимости серьезной доктрины, которое он сам в них воспитал, и многие молодые барресисты примкнули к “Action française”. “Это не было ни предательством, ни бегством, – писал Жан Лоньон (автор книги «Морис Баррес и проблема Порядка» (1911). – В. М.). – Для нас это завершение развития доктрины Барреса, доктрины интегрального национализма”» (MHS, 85).

«Принц молодости» превратился в нотабля, которому следующее поколение начало предъявлять претензии: «Успех и искусство казались им несовместимыми! Они не прощали учителям, что те стали академиками!» (THM, 58). Задолго до шутовского суда дадаистов над Барресом в мае 1921 г.,[104] молодые католики осудили его за недостаток благочестия и уклон в язычество, усмотрев таковой в культе «земли и мертвых».

В романе «Вдохновенный холм» (1913) и публицистической книге «Великая скорбь церквей Франции» (1914) Баррес говорил, что «с волнением узнает богов наших предков и слышит их приглушенные голоса», и призвал к «союзу религиозного католического чувства с духом земли ради сохранения духовности расы» (HMJ, 246, 248). Как ни парадоксально, объектом критики стала его кампания в защиту сельских церквей, которым в результате правительственной политики угрожали закрытие и разрушение: по мнению оппонентов, Баррес видел в них культурное достояние и символ традиции, т. е. нечто материальное, а не дом Божий. Массис, признававший «влияние Барреса в основе всех моих идей» (MBN, 211), заявил: «Святость не бренна, как камни соборов, которые могут разрушиться, исчезнуть, сгореть от руки врага. Есть вещь бессмертная, неуничтожимая – это Церковь Духа, Иерусалим, построенный из живых камней» (THM, 102). «Невозможно защищать Церковь и одновременно возрождать авторитет язычества. Этого не позволяют ни вера, ни вкус» (HMJ, 251), – добавил он позже. «По-моему, вы неправы, сосредоточив внимание на различиях, а не на сходстве», – возразил Баррес «молодому левиту» в марте 1914 г., заметив, что «кампания становится несправедливой и политически вредной» (MBN, 136–137).

Анри Массис. Баррес и мы. 1962. Обложка и авантитул с инскриптом: «Господину Пьеру Гийо с барресианской дружбой и доброй симпатией, Анри Массис. 21 ноября 1962, в день, когда в Сорбонне отмечали столетие рождения Мориса Барреса»

Мировая война временно сгладила разногласия патриотов. Встретив Морраса на улице 12 августа 1914 г., Баррес удовлетворенно записал: «О партиях не говорили, только о Франции» (МСВ, 737). С 5 августа 1914 г. на протяжении пяти лет он ежедневно публиковал в «Echo de Paris» статьи, составившие 14 томов «Хроники Великой войны». Военные усилия Барреса и его деятельность в послевоенные годы заслуживают особого рассказа. 18 ноября 1918 г. писатель присутствовал при вступлении французской армии в Нанси, два дня спустя – в Мец, откуда отправился в Страсбург. Мечта всей жизни сбылась.

Новый взрыв обвинений в богохульстве со стороны католиков-догматиков вызвал «экзотический» роман Барреса «Сад на берегу Оронта» (1921). Массис вступился за автора, но в эссе «Морис Баррес, или Поколение относительного» в сборнике «Суждения» (1923), вышедшем в год смерти героя, подверг тотальной критике его философию.

Массис признал, что, помимо художественных заслуг, Баррес «возродил патриотизм среди интеллектуалов», «определил французский национализм, дав ему имя» и «придал эпохе стремление к величию». Однако будучи представителем молодежи, которая «верит в ум» и «жаждет истинного и абсолютного», автор осудил бывшего учителя – а вместе с ним большинство старшего поколения, выросшего в царстве «философии поражения» и «бегства от реальности», – за пессимизм, релятивизм, детерминизм и антиинтеллектуализм, несовместимые с «традиционной французской и католической идеей» (HMJ, 176–177, 185–186, 183). Автор был искренен и в благодарности Барресу, и в признании того, что «для нас час безусловного восхищения [им] прошел» (HMJ, 176), а его идеи стали историей и утратили влияние. Подразумевалось – в отличие от идей Морраса, знающего «как надо».