Шарль Моррас и «Action française» против Третьего Рейха

Новые аресты и разоблачения провоцировали новые протесты. Стремясь сохранить порядок и избежать кровопролития, Кьяпп приказал полицейским вмешиваться только в крайних случаях. Бравировавшего ролью «людей короля» в манифестациях Пюжо несколько раз задерживали, но без применения насилия. «Господа, вы не исполняете свои обязанности, – выкрикнул он при очередном аресте, – вас заставляют защищать воров и преследовать честных граждан». «Почему вы вместе с нами не кричите: “Долой воров!”?» – спросил одного из полицейских начальников вожак «королевских газетчиков» Люсьен Лакур, автор их лозунга «Поставить насилие на службу разуму». Под общий смех начальник лишь молча улыбнулся[91].

Организованные Пюжо «люди короля» выходили на улицу 19, 20, 22 и 23 января. 21-го они скорбно и торжественно поминали казненного короля Людовика XVI – эту традицию монархисты поддерживают до сих пор. Снова стычки с полицией и аресты (RCE-I, 3–4). «Группы “Action française” и “королевские газетчики” выступили первыми. Они купались в скандале, как рыба в воде»,[92] – утверждал Дюкло, стремясь выставить их главной антиправительственной силой. Быстро «забылся» тот факт, что газеты коммунистов и социалистов «L’Humanité» и «Populaire» уже в первых числах января требовали привлечь к ответственности не только «красавчика Сашу», но и его покровителей, включая Шотана. «Довольно мошенничеств, довольно скандалов режима, довольно этого режима!» – писал центральный орган коммунистов 6 января[93]. Беро, похоже, был его прилежным читателем. 27 января L’AF призвала «дать понять кабинету Шотана – Ставиского, что ему пора уходить»[94], но коммунисты выкинули лозунг «Долой Шотана – Ставиского!» двумя неделями ранее[95]. Лодку раскачивали с обеих сторон, о чем «левые» предпочитали не вспоминать.

Пламенная речь Анрио против «воров» в Палате депутатов 27 января и демонстрация – не столь многочисленная, сколь яростная (ранено 80 стражей порядка) (RCE-I, 5) – в которой верховодили «люди короля», отправили в отставку сначала уличенного в махинациях министра юстиции Эжена Рейнальди – пост явно притягивал жуликов! – затем всё правительство. Как сказал Бразийяк, «улица победила парламент» (RBC, I, 532), что в Третьей Республике случалось редко. Моррас назвал Анрио достойным кандидатом на пост премьера и министра юстиции (в Третьей Республике глава правительства обычно занимал еще и один из ключевых министерских постов), добавив, что Пюжо был бы отличным главой МВД[96]. Раньше на этот пост Моррас «сватал» Доде, но после гибели сына Филиппа в конце 1923 г., судебных процессов и трех лет бельгийского изгнания «королевский прокурор», как его прозвали за разоблачение немецких агентов в годы мировой войны, потерял прежнюю хватку.

Найти в таких условиях нового главу правительства оказалось непросто. Наконец, согласился военный министр и бывший премьер Эдуар Даладье, один из немногих видных радикалов, не замаранных «делом Ставиского». Он объявил о намерении «создать правительство из решительных людей, не считаясь с фракциями», поскольку «для спасения режима необходимо отказаться от парламентских обыкновений», но уже через несколько часов отказался от него, «пытаясь дать обещания всем партиям в надежде на их равную благосклонность», как это обычно и делалось[97]. Не сумев договориться с социалистами, Даладье пригласил «правых» центристов Жана Фабри и Франсуа Пьетри на посты военного министра и министра финансов. Ключевой пост главы МВД получил Эжен Фро. Внешнеполитическое ведомство премьер оставил за собой. Остальные посты вместо «решительных людей» получили в основном малоизвестные, но не скомпрометированные радикалы. «Социалисты негодовали, умеренные были недовольны», – вспоминал Фабри. Мастер лавирования Даладье рассчитывал на большинство, «не завоевывая его действиями, но получив кредит под расчет возможностей» (FPC, 39–40). Целью кабинета он объявил действовать «быстро и сильно», дабы «положить конец <…> ошибкам, встревожившим страну», пообещал оздоровление финансов и реформу налоговой системы (RCE-II, 55).

Фабри и Пьетри поставили условием участия в правительстве сохранение на своем посту префекта Кьяппа, их друга и союзника, подчеркнув, что без него обеспечить порядок в столице не удастся. За семь лет пребывания в должности Кьяпп, повторявший, что он «вне политики», убрал с улиц шумные демонстрации коммунистов и социалистов («правым» он благоволил), покончил с уличным насилием – политическим и уголовном – в большей части столицы и поднял престиж полиции[98]. Парижане уважали его, личный состав боготворил, и только «левые» требовали отправить префекта в отставку. Даладье «словом чести» обещал сохранить его на посту, при встрече 31 января расточал любезности, назвав Кьяппа «не другом, но настоящим другом»[99], а утром 3 февраля внезапно позвонил ему и сообщил о переводе на почетный пост генерального резидента в Марокко. Что произошло?