Шарль Моррас и «Action française» против Третьего Рейха

Напряженные переговоры завершились встречей 12 февраля. Шушниг согласился и бросился искать помощи у Муссолини, но тщетно: англо-французская политика санкций уже толкнула дуче в объятия Берлина. Австро-германское коммюнике от 15 февраля подтверждало верность соглашению 1936 г., однако слова о «настолько тесных и дружественных отношениях, насколько это предполагают история и общий интерес германского народа»[318] для понимающих звучали тревожно.

Французские дипломаты в Берлине и Вене напомнили, что их страна «всегда считала существование и независимость Австрии одной из основ европейского равновесия»[319]. На дебатах в Палате депутатов 25–26 февраля Фланден, считавшийся «человеком Сити», поставил вопрос: будет ли Франция следовать курсу России или Великобритании? Правительство ответило резолюцией о «подтверждении соблюдения договоров в рамках коллективной безопасности и Лиги Наций». Радикал Альбер Мийо назвал эту политику «неосуществимой, бесполезной и даже неуместной»[320].

И здесь ход конем сделал Шушниг: 9 марта он назначил на 13 марта плебисцит по вопросу о «свободной, германской, независимой, социальной, христианской и единой Австрии», т. е. против аншлюса. В бюллетенях стояло только «да», причем вписанное от руки «нет» приравнивалось к «да»; участники должны были указать фамилию и адрес. Услышав новость, Муссолини воскликнул: «Это бомба, которая взорвется у него (Шушнига – В. М.) в руках»[321]. 11 марта Германия выдвинула войска к границе и предъявила Вене ультиматум. Шушниг отменил плебисцит и подал в отставку, заявив, что делает это под давлением Берлина. В ночь с 11 на 12 марта президент Вильгельм Миклас назначил канцлером «человека Гитлера» – министра внутренних дел Артура Зейсс-Инкварта. Тот обратился к Рейху с просьбой о помощи: точнее, от его имени был оглашен заранее составленный в Берлине текст. Гитлер приказал ввести войска. 13 марта Зейсс-Инкварт, исполнявший обязанности президента после отставки Микласа, подписал закон о вхождении Австрии в состав Германии[322]. Как писал Бразийяк в «Нашем предвоенном», «маленький австрийский капрал исполнил главную мечту своей жизни – без выстрела занял Вену, совершив австро-германский “аншлюс”, который стоял в программах всех немецких партий и которому заранее аплодировали французские социалисты» (RBC, VI, 188).

Подлинное значение случившегося было осознано не сразу. «Гитлер, несомненно, должен был первым удивиться, – рассуждал задним числом Фланден, – что покушение на территориальный статус Европы, первый удар по версальским границам так легко удались в Австрии и были так хорошо приняты малыми и большими европейскими державами, гарантами австрийской целостности и независимости. Он мог сделать лишь один вывод: Франция, Великобритания и Италия слишком слабы, чтобы противостоять ему силой. Настал момент дерзко и быстро осуществлять план гегемонии в Европе. Положение, которое Германия заняла, захватив и оккупировав Вену, дало ему средства, которых раньше не хватало. <…> Ни Англия, ни Франция не могли согласиться на германскую гегемонию в Европе. Как показала география, эта гегемония была установлена в Вене. Вена находится в центре всех путей сообщения между всеми странами Центральной Европы и Балкан. Это прежде всего дунайская столица. Обладание Веной дало германскому нацизму контроль над всеми железнодорожными, шоссейными и речными сообщениями Юго-Восточной Европы. В распоряжении Германии оказывались румынская нефть, венгерский хлеб, югославские леса и недра, все перевозки сельскохозяйственной продукции дунайского бассейна, весь сбыт товаров чешской промышленности»[323].

Для руководства Франции аншлюс меньше всего был неожиданностью. Почему оно ограничилось вялым протестом? Парализованная новой волной забастовок и захватов заводов[324], страна переживала тяжелый экономический и финансовый кризис с политическим привкусом: коммунисты требовали оказать помощь испанским республиканцам. 23 ноября министр внутренних дел Маркс Дормуа объявил о раскрытии заговора кагуляров с целью осуществления государственного переворота[325]. Многим ситуация напоминала рубеж 1933/34 г., тем более что правительство возглавлял тот же Камиль Шотан. Казалось, для повторения 6 февраля достаточно малейшей искры. Располагавший большинством голосов в парламенте, но терявший управление, Шотан 13 января 1938 г. подал в отставку и снова был призван президентом к формированию кабинета. Не добившись чрезвычайных финансовых полномочий, 10 марта он опять ушел – можно сказать, бежал – в отставку. На момент аншлюса Франция в прямом смысле осталась без правительства, а депутатам, совещавшимся о новом дележе портфелей, было не до Вены[326]. Столицу облетела горькая шутка видного политика Анатоля де Монзи: «Вся Европа звонит нам, но некому подойти к телефону» (FPC, 69–70).