Шарль Моррас и «Action française» против Третьего Рейха

Большинство «правых», за приметным исключением Манделя и Рейно, было против войны. 7 июня сенатор Лемери председательствовал на массовом митинге в защиту мира; среди ораторов были Моррас, Доде, Валла, Тетенже, а также Дорио. Некоторые «правые» смотрели в сторону Рима и даже Берлина. «Для многих националистов, – предупреждал Монье, – идея Франции настолько лишена цивилизационного содержания, что они не задаются вопросом, насколько Франция, сражающаяся за сталинский империализм, или Франция “фашистская”, расистская и тоталитарная, – в обоих случаях отрекшаяся от своей сути, смысла существования и оправдания перед историей – насколько такая Франция может еще называться Францией. <…> Слепой патриотизм закончит на службе антифашистской политики. Слепой антидемократизм или антимарксизм закончат на службе антифранцузской политики»[343].

Не было единства и среди радикалов. «Даладье не имел собственного мнения, – утверждал Марсель Дэа. – Он не был ни беллицистом, ни пацифистом. <…> Его речи менялись в зависимости от направления ветра и настроения слушателей» (MDM, 436). Не будем забывать и о позиции старшего союзника – Лондона: «Чемберлен слышать не хотел о возможном военном решении конфликта. Британская армия на континенте могла к тому моменту выставить всего лишь две дивизии. Это отрезвило французов. Вдобавок общественное мнение и на острове, и на континенте (кроме беллицистов – В. М.) категорически было против военных действий, – напомнила М. Девлин. – <…> Французы были основательно ослаблены, чтобы действовать в одиночку и выполнять условия франко-чешского договора. Даладье вынужденно поставил себя в зависимое положение от Великобритании (не он первый – В. М.) и теперь неизменно следовал за Чемберленом, как его знаменитый зонт. Был ли у Даладье другой выбор, почему он не рискнул встать бок о бок с тем же Советским Союзом – это уже вопрос для биографии “воклюзского быка”»[344]. Сторонники льстиво называли Даладье «воклюзским быком», приписывая ему твердость и упорство. «Воклюзский мул», уточняли противники. Или «бык с рогами улитки», как говорил Леон Доде.

Более всего озабоченный тем, чтобы подольше оставаться у власти, премьер продолжал лавировать. «Осторожно, господин Даладье! – писала L’AF 14 сентября, после громовой речи Гитлера в Нюрнберге, которую многие сочли сигналом к вторжению в Чехословакию, пока французское правительство решало, что делать. – Вы ответственны не перед всемирной демократией. Вы ответственны перед французами из плоти и крови, проливать кровь которых вы не имеете права»[345]. «Вы находитесь в том же положении, в каком был я в 1911 г., – заметил премьеру опытный политик Жозеф Кайо. – Вам выбирать, будут ли вас называть “Даладье-мир” или “Даладье-война”. Посмотрите на меня: если обо мне что-то будут помнить, так это то, что я предотвратил войну в 1911 г.»[346]

Однако, всякому лавированию приходит конец. Кризис разрешился прежде всего благодаря усилиям британского премьера Невилла Чемберлена. Как отметил М. Грюнвальд, «начиная с мая 1938 г., L’AF открыто поддерживала [его] политику, оценивая ее как благоприятную для сохранения мира» (MGA, 142). Однако целью Чемберлена было не только «не допустить войны в целом, навсегда», как позже сказал его соратник Хорас Уилсон[347], но и максимально повысить обороноспособность страны – как раз в духе Морраса. Особое беспокойство британского премьера вызывало состояние авиации, не только собственной, но и французской, о чем он на каждой встрече напоминал Даладье. Французского премьера – по совместительству военного министра – это, кажется, волновало меньше.

Выходом из кризиса стало Мюнхенское соглашение («сговор», по терминологии пропагандистов) от 29 сентября о передаче Судетской области Германии[348]. Вопрос о том, блефовал ли Гитлер (как утверждали беллицисты), угрожая применением военной силы против Чехословакии, можно считать решенным: не блефовал. Остается вопрос: каковы были шансы сторон на успех в случае военного конфликта? Если не ограничиваться подсчетом дивизий, танков и самолетов, а рассмотреть ситуацию в целом: отсутствие у Франции и СССР границ с Чехословакией; отказ Польши и Румынии пропустить не только советские эшелоны, но и самолеты; реваншистские намерения Польши и Венгрии в отношении Чехословакии; отказ Великобритании вмешиваться в войну иначе как в случае агрессии против Франции; благожелательный нейтралитет Италии, Югославии и Японии в пользу Германии; наконец, фактор «морального духа», дававший преимущество вермахту, – приходится сделать следующий вывод. Если бы Франция и СССР вступили в войну на стороне Чехословакии против Германии, это привело бы к многостороннему конфликту с небезусловным исходом, так как ни одна из сторон не могла рассчитывать на скорую и решительную победу. Война началась бы на год раньше и повлекла за собой бо́льшие жертвы, чем кампании 1939/40 г. О других последствиях остается только гадать…