Шарлотта Бронте делает выбор. Викторианская любовь

Почему он всегда подтрунивает надо мной, думала Шарлотта. А он и сам не понимал. Ему нравилось видеть, с каким робким достоинством она принимает его шутки, как краснеет и опускает глаза. Он понимал ее исключительную одаренность и искренне восхищался ее сочинениями, особенно на богословские темы, но что ее ждет дальше? Вечное преподавание тем, кто никогда не сможет оценить по достоинству ее интеллект? Брак с каким-нибудь невзрачным сельским священником и ведение небогатого хозяйства в глубинке, где уж точно никто не станет восхищаться ее познаниями и талантом? Как все это грустно, и пусть пока продлится мгновение, когда они вдвоем просто завтракают и молчат. Ему хорошо с ней. Ему ничто не угрожает: в конце концов, он ценит в женщинах красоту, благонравие и умение вести дом, обе его жены были красавицами. Вот только через несколько лет месье Эже напишет одной своей бывшей ученице: “Пчела, восхитительная в своем улее, вне его похожа на надоедливую муху. Женщине нежелательно становиться синим чулком, но она должна быть образованна. Образование – это мост между мужем и женой, отсутствие его – препятствие между ними”. Его страстью были знания, интеллектуальное наслаждение, но разве это имеет отношение к эротике? Тогда почему ему так хочется учиться у нее английскому и читать ее французские эссе, а теперь еще и переводы с немецкого? Но что, в конце концов, здесь плохого?

– Шарлотта, мы с вами и еще несколько девочек пойдем завтра на карнавал. Вы должны это увидеть и – почему бы нет? – повеселиться со всеми. Я не принимаю возражений.

Назавтра она еще в постели услышала мерный гул, доносившийся с улицы. Шла подготовка к праздничному шествию на Grand Place, и туда уже стекались экипажи, сами участники карнавала и толпы зевак. Шарлотта быстро оделась: зачем-то еще с вечера приготовила свое единственное парадное платье из серо-бежевого шелка (“цвета тумана над вересковыми пустошами”, как она шутила), хотя на улице его все равно не будет видно под рединготом. Внизу ее уже ждали месье Эже и еще одна ученица младших классов, скромная и невзрачная Жюстина, которую Константин выделял за искренний интерес к его предмету. “Странно, что он не пригласил старших, – вот бы кто счастлив был поглазеть. Разреши им, они бы и сами маски надели”, – подумала Шарлотта.

– Мадемуазель, а вы умеете смеяться? Я что-то не припомню вас хохочущей хотя бы над чем-нибудь. Меж тем для карнавала это необходимое условие.

По дороге месье решил прочесть им целую лекцию об истории карнавалов – они как раз проходили мимо протестантской часовни, где служил мистер Дженкинс и часто бывала Шарлотта.

– Все началось еще в Древнем Риме. Да-да, я имею в виду знаменитые декабрьские Сатурналии, когда никто не работал и хозяева и рабы кутили вместе за одним столом. Чтобы никого не смущать, все надевали маски. Вельможи становились шутами, слуги – королями, а принцессы… они тоже резко меняли облик и поведение. Карнавал – это свобода, Шарлотта! Хотя заканчивалось все тем, что толпа выбирала короля – и он либо совершал самоубийство, либо погибал от ножа, огня или петли. Но все невсерьез, конечно, это же игра. Игра без зрителей и актеров, потому что участвуют все, в Средние века в стороне не мог остаться даже бургомистр или епископ. А теперь – и вы, mon ami.

Он почему-то обращался только к ней, да и что знала идущая рядом малышка Жюстина о римских Сатурналиях: она едва поспевала за ними, не веря своему счастью, что ее – одну из всех младших учениц! – взяли на праздник.

– А вот, смотрите, Шарлотта, это Жили! Они приехали из Бинша: это веселые горбуны, их костюмы набиты соломой и украшены двумя горбиками. Во время шествия они начнут бросать в толпу апельсины, постарайтесь поймать один, это к счастью. Они всегда маршируют под барабанный бой, и их деревянные сабо в такт стучат о мостовую.