Шарлотта Бронте. Очерк жизни и творчества

Итак, она вернулась в Брюссель, и Эгеры встретили её очень приветливо. Наступило счастливое время для Шарлотты – и удачливое. Она боялась не знающих строгой дисциплины девиц, но, к удивлению мадам Эгер, застенчивая, маленькая англичанка сумела достойно утвердить себя в классе. Рано утром, до занятий, Шарлотта гуляла в прекрасном саду Эгеров и нередко встречала там хозяина, ухаживавшего за кустами роз. Он продолжал давать ей уроки французской литературы, она учила его английскому. Время от времени он дарил ей книги, очевидно, не придавая подаркам особенного значения, но для Шарлотты эти маленькие знаки внимания были началом неизведанных отношений, в которых она сама себе отвела роль послушливой и восторженной ученицы. Сначала в её преклонении не было ничего такого, что могло внушить опасения мадам Эгер. «Рисунком» своих отношений с её мужем Шарлотта воспроизводила тот романтический шаблон, который с лёгкой руки Гёте стал «бродячим» сюжетом в литературе и вызвал немало подражаний в жизни. Преклонение Миньоны перед Вильгельмом Майстером не только умиляло читательниц, оно казалось идеалом отношений мужчины и женщины. А разве сам Гёте и юная Беттина фон Арним, преданно устраивающаяся на скамеечке у ног великого Олимпийца, чтобы внимать его мудрым речам, не подали этот идеальный пример отношений Учителя и Ученицы грядущим поколениям романтически настроенных дев? Известно, например, что младшая современница Шарлотты Бронте, будущая американская писательница Луиза Олкотт избрала для себя роль Миньоны (если не Беттины) при Ральфе Уолдо Эмерсоне и тринадцати лет сочиняла в его честь возвышенные вирши и оставляла у порога Учителя букеты полевых цветов. Но Шарлотта Бронте полюбила Эгера, и это не укрылось от глаз супругов. И вот постепенно прекратились уроки литературы, затем уроки английского языка. Шарлотта с каждым днём чувствовала себя всё более одинокой. Учитель явно её избегал. На помощь ей приходило воображение. В мыслях она, очевидно, проживала волнующее развитие отношений, а так как действительность почти не давала ему пищи, оно питалось крохами воспоминаний о прежних разговорах и встречах. Она страдала. Как-то даже совсем решилась уехать и известила об этом мадам Эгер. Та сразу согласилась, но воспротивился мосье Эгер, он доказывал, что мисс Шарлотте надо ещё поучиться. Она послушалась, но легче ей не стало. В одном из писем этого времени она жаловалась на «монотонность и однообразие жизни», на «постоянное чувство одиночества среди множества людей» и даже на «лишения и унижения»23, которые приходится сносить молча. Так прошло несколько месяцев. У Эгеров родился пятый ребёнок. Мадам держалась с Шарлоттой холодно и отчуждённо. Она переменилась, однако, когда Шарлотта опять заявила о твёрдом решении покинуть пансион, стала самим дружелюбием; мосье, в присутствии супруги, сделал Шарлотте прощальный подарок, антологию французской поэзии. Они пожелали ей успеха на педагогическом поприще, и мадам проводила Шарлотту до Остенде. В январе 1844 года Шарлотта Бронте вернулась в Хауорт. В письме к Эллен она признавалась: «Я много страдала перед своим отъездом из Брюсселя. Думаю, сколь долго бы я ни прожила, я не забуду, чего стоило мне расставание с мосье Эгером. Мне так тяжко было причинить огорчение ему, такому истинному, доброму и бескорыстному другу»24.

Из писем к Эгеру:25

«Июль 1844.

Я знаю, что сейчас не моя очередь писать, но миссис Уилрайт уезжает в Брюссель… и мне кажется, я не должна пренебречь этой благоприятной возможностью. Ах, мосье! Я однажды послала Вам не очень разумное письмо, потому что на сердце у меня было тяжело, но это больше не повторится, впредь я постараюсь не быть столь эгоистичной. И хотя Ваши письма одна из самых больших радостей моей жизни, я буду терпеливо ожидать их получения, ждать, пока Вам не захочется или не будет удобно написать мне…

…Ничего я так не боюсь, как безделья, отсутствия занятия, летаргического сна способностей: когда тело бездействует, дух очень страдает…

…Я бы не знала этой летаргии, если бы могла писать. Прежде я писала целые дни, недели, месяцы, и небезрезультатно, ибо Саути и Колридж26– два наших знаменитых поэта, которым я посылала кое-что из написанного – весьма тепло выразили свое одобрение. Но сейчас зрение моё настолько ухудшилось, что писать я не могу. Если я себе позволю это, я совсем ослепну… Писательская карьера для меня закрыта – остаётся только педагогическая, а она мне не кажется столь привлекательной. Ну, ничего, я буду учительницей, и если не очень преуспею, то не из-за недостатка трудолюбия…

…Я не прошу Вас писать мне часто, потому что боюсь надоесть Вам своими письмами, но Вы слишком добры, чтобы забыть, как я этого хочу, а я очень хочу этого. Довольно. В конце концов поступайте, как считаете нужным, мосье. Если бы, получив Ваше письмо, я решила, что оно написано из жалости, – я бы чувствовала себя глубоко уязвлённой…