Шарлотта Бронте. Очерк жизни и творчества

Как бы то ни было, погиб он всё-таки не столько по вине «развратной» женщины, как утверждала Элизабет Гаскелл, сколько из-за пристрастия к спиртному и опиуму. Невозможность удовлетворить свои потребности (денег у него не было, а сёстры и отец считали грехом потакать его пагубным наклонностям) доводила его до исступления. Дни и ночи в Хауорте были отравлены ожиданием дикой выходки с его стороны. Жалея своего несчастного сына, полуослепший Патрик Бронте перевёл Брэнуэлла к себе в спальню и стал его сторожем. Брэнуэлл неистовствовал и несколько лет держал весь дом в страшном напряжении, которое разрешилось только с его смертью.

Однако Шарлотта Бронте не принадлежала к числу людей, готовых покориться постоянной тревоге, отчаянию и разочарованию.

Энергичная по натуре, она стремилась найти выход из тупика. Она нашла его в литературе и собственных душевных ресурсах. Уйти в мир воображения всегда было для неё радостью, а теперь это стало освобождением от безнадёжности и домашних неурядиц, то есть – психологической необходимостью, но, главное, у неё теперь был эмоциональный опыт, определённый взгляд на жизнь, вполне сложившееся представление, что и о чём надо писать, и время. Может быть, трагедия Брэнуэлла наглядно и беспощадно продемонстрировала лишний раз весь ужас неосуществлённости таланта, и поэтому, пусть горька была её любовь, тяжко разочарование и отсутствие писем, она должна была чувствовать своеобразное удовлетворение при мысли, что это испытание её не сломило, что она оказалась более стойкой, чем брат. В январе 1846 года она пишет мисс Вулер, которая отошла от дел и жила в сознании выполненного долга, спокойно и обеспеченно: «Вы усердно трудились, вы отказывали себе в радостях и отдыхе всю молодость и в расцвете жизни; теперь вы свободны, и, я надеюсь, впереди у вас ещё много лет здоровья и бодрости духа, которые позволят вам наслаждаться свободой. У меня, однако, есть ещё одна, эгоистическая, причина радоваться за вас: создаётся впечатление, что даже «одинокая женщина» может быть счастлива не менее, чем любимые жёны и горделивые матери. Я рада этому. Я много раздумывала о существовании в наше время незамужней женщины, не имеющей перспективы сочетаться браком, которая свершает свой путь спокойно и упорно, без поддержки мужа или брата, и которая в возрасте сорока пяти лет и выше сохраняет дисциплинированный ум, способность наслаждаться простыми радостями, силу духа, чтобы превозмочь неизбежную боль жизни, сочувствие к страданиям других и желание помогать нуждающимся, насколько это в её возможностях»28.

Всё это было похоже на собственную программу жизни, но для Шарлотты Бронте «свершать свой путь спокойно и упорно» означало теперь обязательно заниматься литературным трудом.

Однако о чём писать, каков должен быть герой её произведения? Об этом она задумывалась уже давно. Ещё семнадцати лет в письме к Эллен Насси она сделала одно важное наблюдение относительно романа В. Скотта:

«Я рада, что тебе нравится «Кенильворт», он гораздо больше напоминает романтическую повесть, чем роман (она имеет в виду английский реалистический роман XVIII в. – М.Т.), это, по-моему, одно из самых удачных его произведений. Варни, конечно, олицетворение абсолютной низости, и, рисуя его мрачный и глубоко неестественный ум, Скотт проявляет замечательное знание человеческой природы» (1/I – 1833)29.

Это письмо интересно не только противопоставлением «романтической повести» реалистическому роману, но и характеристикой романтического героя. Наивно полагая, что, рисуя его как воплощение абсолютной низости, В. Скотт проявляет знание «человеческой природы», она тем не менее проницательно подмечает одну особенность изображения: у Варни – «глубоко неестественный ум», а ведь, по всем канонам романтизма, добр герой или зол, он – воплощение стихийного, природного, естественного начала, и в этом смысле он – сама «натуральность». Пройдёт десять лет, и Шарлотта Бронте недвусмысленно осудит стремление живописать образцы добродетели и вместилища порока: это характеры, не соответствующие правде жизни и правде искусства. Потом она будет отвергать всё искусственное, нарочито сконструированное, причём способность романтического восприятия жизни она сохранит и позже, о чём свидетельствует её оценка поэзии Эмили.

Вот что пишет об этом сама Шарлотта Бронте, рассказывая о событии, положившем начало литературной деятельности её и сестёр:

«Однажды осенью 1845 года я случайно обнаружила тетрадь со стихами. Это был почерк Эмили. Конечно, я не удивилась, зная, что она могла творить и пишет стихи. Я просмотрела их, и уже нечто большее, чем удивление, овладело мной, а именно – глубокое убеждение, что эти стихи не были ни обыкновенными виршами, ни походили на обычную женскую поэзию.