Шарм

– Я не хотела рассказывать тебе об этом воспоминании, потому что мне совсем не хочется причинять тебе боль, – продолжает она почти шепотом. – Но и лгать я не хочу. Я не хочу, чтобы ты считал, что тебе нужно лгать мне, вот я и хочу отплатить тебе честностью.

Трудно злиться, когда она так это объясняет. Да, это причиняет боль, но не злит. И в этой боли тоже нет ее вины. Так уж обстоят дела. С ней и со мной.

– Я знаю, что Джексон был твоей парой, – говорю я. – Так что я не удивлен тем, что твое любимое воспоминание связано с ним. Но почему ты решила, что тебе надо скрыть это от меня?

– Не знаю. – Она тяжело вздыхает. – Наверное, мне не хотелось ворошить плохие воспоминания, связывающие тебя с ним. Я знаю, у вас плохие отношения, и…

Какая чушь.

– Разве ты только что не сказала, что не будешь мне лгать? – спрашиваю я.

Она вздыхает, затем выкладывает все начистоту:

– Я знаю, что это маловероятно, но, быть может, мы все-таки сумеем преодолеть барьер и вернуться в наш мир, Хадсон. И, когда это произойдет, там меня будет ждать Джексон.

– Я знаю, – отвечаю я, раздумывая, следует ли мне сообщить ей о синей нити или нет. Все это время мне было не по душе, что я так и не рассказал Грейс об этой нити, но, если честно, я боялся. Что, если эта нить означает не то, что я думаю? Хуже того, что, если Грейс не хочет, чтобы она означала то, что я думаю? Эта мысль, словно нож, режет мое сердце, и на секунду у меня перехватывает дыхание. Однако я должен сказать ей правду, и я начинаю:

– Но, если мы вернемся обратно в наш мир, он уже не будет твоей парой.

– Ты не можешь знать этого наверняка, – не колеблясь отвечает она. – Он не является моей парой здесь. Но даже ты сказал, что твоя магическая сила не работает по эту сторону барьера. Так что, возможно, то же самое случилось и с моими узами сопряжения – возможно, они не могут пробиться через барьер между мирами.

Я хочу сказать, что эти узы сопряжения с самого начала казались мне какими-то неправильными, но затем решаю не поднимать эту тему. Мне совсем ни к чему, чтобы она опять назвала меня лжецом.

И я задаю ей другой вопрос:

– А что, если это не так? Что, если эти узы исчезли навсегда?

Кажется, она молчит целую вечность, хотя на самом деле ее молчание, наверное, длится всего минуту. И все это время я не дышу. До тех самых пор, пока она не говорит:

– Я все равно люблю его.

– Да ну? В самом деле? – спрашиваю я, повернувшись к ней лицом. – Ты была знакома с ним две недели. Две недели. А мы с тобой вместе уже больше года. И все это время мы были только вдвоем – только ты и я. Так неужели эти две недели в самом деле важнее для тебя, чем все то, что нам пришлось пережить?

Я никогда не прыгал с парашютом, но сейчас, когда я жду ответа Грейс, мне кажется, что при прыжке с парашютом я, наверное, чувствовал бы себя точно так же. Я по своей воле выпрыгнул из совершенно исправного самолета и теперь камнем несусь к земле, надеясь, что какая-то тонкая нить чудесным образом раскроет магический купол, который спасет меня. Это ужасное чувство.

– Я не знаю, – шепчет она.

И, честное слово, я слышу, как все мои кости разбиваются вдребезги, когда я ударяюсь о землю.

– Ты не хочешь знать.

– Может, ты и прав. Может, и не хочу.

Вот и все.

Я передвигаюсь на мою половину одеяла и говорю себе, что так будет лучше. Лучше подавить в зародыше те дурацкие чувства, которые я испытываю с недавних пор. Так проще.

– Спокойной ночи, Грейс, – тихо говорю я.

– Спокойной ночи, – шепчет она.

Никогда еще три фута, разделяющие нас, не казались мне больше похожими на сотню. И между нами лежат обломки фантазий о будущем, которого у нас никогда не могло быть.

Глава 65 Живи и беги

– Грейс –

Проснувшись, я вижу, что Хадсон уже встал.

Он переоделся в джинсы и футболку, которые я вчера выстирала в речке, хотя они и выглядят еще немного влажными. Его футболка очень заметно обтягивает его бицепсы и мышцы на спине.

Не то чтобы я на них смотрела, конечно, нет, но, когда кто-то выглядит как Хадсон, это трудно не замечать.

– Сколько времени? – спрашиваю я, встав на ноги. И понимаю, что он не сказал мне «доброе утро», как он делает это обычно.

Он смотрит на свои часы, но не на меня.

– Час.

– Час дня? – Как я могла проспать почти двенадцать часов? Я же никогда не сплю так долго.

– Да. – Он чертит что-то на земле для Дымки – надо думать, крестик или нолик.

– А в какое время… – Мой голос пресекается, когда я наконец начинаю ясно осознавать напряжение, возникшее между нами вчера вечером, и неловкость, разделяющую нас сегодня.

– Мы сможем выйти из пещеры часов в шесть или в семь, – отвечает он, и в его голосе не звучит обиды. И никаких следов горечи или злости, которые могли бы возникнуть после вчерашнего разговора.

Но он так ни разу и не взглянул на меня. И в его голосе отсутствует теплота. Мне не хватает ее – что нелепо, ведь я никогда не обращала на нее внимания, пока она не сошла на нет.

– Кто выигрывает? – спрашиваю я, подойдя к огню и увидев, что они и впрямь снова играют в крестики-нолики. – Если, конечно, можно задать этот вопрос.