Шарманщик

Единственный недостаток Бога, который можно поставить ему в укор, – это то, что его нет.

Ф. Ницше

* * *

Зависший в чистом небе хрустальный замок сиял подобно драгоценному камню. И единственным, что связывало его с землей, был черный восьмиугольный стержень чистой энергии «Саддук», открытой Иммаилусом Софти триста семьдесят тысяч лет назад. Этот холодный, как самый далекий космос, стержень пронзал замок ровно по центру, уходя в бесконечно голубое небо. Внизу, под замком, находилась высокая гора, покрытая вечнозеленой жимолостью, меж которой сновали насекомые и мелкие животные. Неприступные стены окружали эту гору, но тяжелые ворота, расположенные с четырех сторон света, украшенные бесчисленными драгоценными камнями, были всегда открыты. Двенадцать молчаливых стражников – механических слуг, питающихся энергией «Саддук», – охраняли эти ворота днем и ночью, хотя и не было в этом мире ни дня, ни ночи. Открытие Софти круглые сутки наполняло мир неиссякаемой энергией, черпавшей силы в глубинах времени и пространства. И казалось уже, что так было всегда. Казалось…

Джаад вышел из своих покоев. Одет он был лишь в тонкую прозрачную тунику, но это не беспокоило его. Теплый ветер ласкал тело, а взгляд устремлялся за горизонт, туда, где не было ни смерти, ни зла. Казалось, что не было…

– Легий почти мертв, – сказала ему светловолосая женщина с бескровным лицом и темными, как ночь, глазами. Наготу ее скрывало белое бесформенное одеяние из искусственного шелка, который был легким, как сам воздух. Она подошла к Джааду и встала рядом с ним, устремив взгляд своих глаз туда же, куда и он, – за горизонт.

– Скоро все это закончится, – сказал Джаад. – Мир Легия падет вместе со своим господином.

– Каждую тысячу лет мир падает и поднимается с колен, моя любовь, – хрупкая рука женщины легла на смуглое, мускулистое плечо Джаада.

– Если бы ты была мужчиной, Флаиа, то, может быть, смогла понять, что я чувствую. Но ты не мужчина…

– И я рада этому, Джаад. Рада, потому что если бы я была мужчиной, то не смогла бы любить тебя так, как я люблю тебя сейчас. Знаешь, как говорил Легий: войны, деньги, власть – все когда-нибудь заканчивается, но не любовь…

* * *

Пальцы Легия разжались, выпуская руку черноволосой сиделки, ухаживавшей за ним последние годы. Сердце остановилось, запечатлев на сухих губах то ли улыбку, то ли последнее слово, о котором уже никто не узнает: будь то клятва, послание или просьба о глотке воды. Сиделка заплакала. Тихо, беззвучно. И золотые стены заплакали вместе с ней своими холодными прозрачными слезами, которых никто не увидит…

А краеугольный стержень был все так же холоден и безмолвен. И энергия «Саддук» не знала, что такое боль. Не знала, что такое добро и зло. Для нее все было относительно. Лишь ее сила. Лишь ее безграничная, неисчерпаемая мощь. Сменятся правители, прольются дожди, а она останется неизменной, как переходящий трофей между равных поколений.

* * *

В самой высокой башне Хрустального замка синее пламя пожирало тело последнего правителя. Легий превращался в прах, в пепел, который будет рассеян над всем миром. И шли скорбящие жители к высокой горе, чтобы проститься с тем, кто правил ими тысячи лет, пролить слезы, отдать дань памяти и встретить нового правителя.

– Презренные прозелиты! – сказал Тиний, наблюдая за людскими толпами с высоких стен, окруживших покрытую жимолостью гору. – Они льют слезы перед страхом перемен и готовы сплясать на могилах, лишь бы им пообещали хорошую жизнь.

– Легий любил их, – сказал Хамраш, поднимая голову и вглядываясь в высокую хрустальную башню.

– Легия больше нет.

– Так скорби вместе с теми, кто пришел сегодня скорбеть. Скорби или молчи. Потому что прах его все еще с нами.

– Те, кого ты видишь внизу, плачут не от скорби, и слезы их измеряются не болью утраты, а динариями и драхмами.

– Скажешь об этом в Синоде, когда мы будем выбирать нового правителя.

– И не только об этом, Хамраш. И не только об этом…

* * *

В покоях Джаада было тихо. Флаиа стояла возле постели, наблюдая за лицом спящего возлюбленного.

– Бог не любит нас, – сказал он, не открывая глаз.

– Я люблю тебя, – сказала Флаиа.

– Ты не Бог. Ты не можешь любить нас всех.

– Сколько мы уже вместе, Джаад?

– Триста семьдесят пять… Нет, триста семьдесят семь лет.

– Так, может, хоть на один день ты станешь эгоистом и попробуешь думать только о себе?

– Если бы я думал о себе, то меня бы не было здесь.

– Но ведь я-то здесь.

– Ты здесь, потому что ты помогаешь мне поддерживать мое существование. Быть чуть более живым, чем все то мертвое, что вокруг нас.

– И поэтому ты ищешь Бога?