Шаровая молния

Тихомиров вспомнил, что этой ночью столкнулся лицом к лицу со смертью, и каждую минуту ожидал ее прихода, что не давало ему настроиться на выздоровление. Ожидая момент собственной кончины, Дмитрий многое осмыслил, поэтому был готов в отношении Леши на любой шаг, лишь только промелькнувший в его затуманенном сознании. За короткое время он изменился, будто посмотрел на всю эту жизнь с другой стороны, поэтому говорил и думал по-другому. Дальнейший диалог будто вели не друзья, а какие-то чужие люди, разочарованные друг в друге. Дима никогда бы не решился на этот разговор, а Вершинин даже не подозревал о том, какие мысли на протяжении этого времени зрели в голове у Тихомирова и что Диме хватит сил высказать их в лицо Алексею. В итоге же было то, что было: Вершинину больно было слушать, а Диме было больно говорить и упрекать. Никто не хотел этого разговора, но пришлось…

– Димка, как же так? – Вершинин просто не верил своим глазам. – Как ты себя чувствуешь?

Тихомиров лежал на кровати неподвижно, опомнившись от тумана, навеянного операционным наркозом – по мере его исчезновения Дима все больше и больше ощущал, как к нему возвращается почти повсеместная боль. С каждым словом Димка пробуждался, но это самое пробуждение сопровождалось нежданными для Вершинина выпадами от Тихомирова, принявшегося через силу выжимать из себя слова:

– Хм, – невесело и мучительно выцеживал Тихомиров, словно в бреду. – Лучше всех, Леша, лучше всех… Ты и сам это прекрасно видишь…

Димка хотел как-то повлиять на Вершинина неожиданной дерзостью, столь ему несвойственной, отчего Леша даже отстранился, услышав такое из уст Димки, не узнав своего друга.

– А я, – продолжил Дмитрий, – больше не могу выносить всего этого, не могу это терпеть. Терпел всю свою никчемную жизнь, надеялся, что когда-нибудь мои страдания и испытания закончатся, и я наконец заживу счастливо и спокойно, как все… Но желанного не случилось – стало только хуже, но что же… что же я делал в этой жизни не так, что у меня ее постоянно забирают, а если и не забирают, то портят и ломают… последнее, за что я держусь? – бывало, что Дима часто обвинял себя в чем-то, терзался и волновался по мелочам. Неспроста он сейчас все это рассказывал Лехе – Вершинин долго не понимал, что же вертится на языке у Тихомирова. – Поэтому, Лешенька, – стараясь всмотреться в него, твердил Дима, – чувства твои вполне естественны.

«Никому легко не живется», – хотел вставить Леха, но Дима тут же продолжил. Его будто подменили. И как ему только хватало сил?

– Хорошо тебе в клубе-то было? – внезапно спросил Дима, часто прерываясь и замолкая, ведь говорить ему было трудно: каждое слово давалось тяжело, отбирало у него уйму сил и обостряло боль. Но выговориться он хотел как никогда.

Вершинин настороженно смотрел на друга – вот тебе поворот… пришел, блин, повидаться! Вопрос впечатлил Лешу и застал врасплох, но он, забывшись, что подобная реплика в данной ситуации будет обидна и неуместна, улыбнувшись, выдал:

– Хорошо, – произнес Вершинин, чем очень задел Диму.

– Вот именно, – воскликнул Митя. – Этого я и боялся, – он немного приподнялся, но боль в спине сковала его. Он охнул и опустился на постель.

Дима, сведя брови и прищурив глаза, говорил таким тоном, что Леше становилось и больно, и стыдно одновременно – голос друга был жалобным, но не потерял ноток серьезности и возмущения. Этот голос и этот взгляд подобны взгляду бывалого следователя.

– Вот, значит, где ты был. Все понятно! Ты наслаждался и забыл обо всем… Забыл обо мне… а мне было плохо… Я тебя ждал, а ты не пришел, – разочарованно твердил Дима.

Вершинин решил было вмешаться – ему временами казалось, что Тихомиров бредит и не видит, кто стоит перед ним. Лехе хотелось выправить создавшееся положение, ведь так довести Диму еще никому не удавалось.

– Но вот теперь я здесь. Чем я могу тебе помочь? – добродушно обратился он к Диме.

– Че-е-м? – удивился вопросу Тихомиров. – Посмотри на меня! Посмотри, что со мной сделали, – чуть ли не ревел Тихомиров. – Меня изувечили и сломали – я не стану прежним… никогда. Поиздевались надо мной… А тот, на кого я надеялся, не пришел и не помог… Так взгляни же на меня! Спроси, у кого хочешь! На мне живого места не осталось, я весь изувечен… я в агонии… и ничего с этим не сделаешь! Как теперь мне жить? Никак! – рассуждал пострадавший. – С таким списком мне только смерть полагается…

– Ты выживешь. Ничего еще не потеряно, – подбадривал его Леша. – Только не сдавайся, не опускай руки. Борись, как я тебя учил, несмотря ни на что, а то расплылся тут… Я тебя не узнаю, Димас!

– И не узнаешь, – ответил Тихомиров. – Ты ничем сейчас не сможешь мне помочь. И твои слова, и вздохи у моей кровати не помогут. Слова – малодейственное средство… Раньше надо было думать, – говорил Дима. – Ты уже помог!

Вершинин сразу же понял, о какой «помощи» с его стороны толкует Дима.