Шартрская школа

И так как всякую воинскую доблесть гонит от себя тот, у кого цепенящая праздность разбивает свой стан, и бесплодие досуга обыкновенно чреватеет обилием дурного потомства; так как разливающийся потоп питья вспенивается непомерным сладострастием, а разнузданное поглощение пищи изрыгает блевоту, соразмерную его излишествам, — Венера, смертным сим исступленьем язвимая против супруга своего Гименея, чистоту ложа оскверняя чумой прелюбодейства, впала в блуд с Антигением, как его наложница, и, смертоносными блудодейства понуканиями опутанная, грубо превратила свободное искусство в механическое[1018], законосообразное в неправильное, утонченное в неотесанное, и, извратив мое наставническое предписание, отлучив молоты от общества их наковален, обрекла их на наковальни блудодейные.

Сами природные наковальни, оплакивая отсутствие своих молотов, казалось, слезно их домогаются. А та, что обыкновенно выставляла оградительный щит против меча Атропос, все сжинающего, ныне была привязана к ней взаимным заветом утвержденного согласия[1019], и, попустив серпу судьбы широко вторгаться в людскую жатву, не возмещала урон возрождающим произрастанием нового семени, но вместо этого, себя в грамматических сложениях разлаживая, в диалектических превращениях развращая, в риторических расцветках[1020] обесцвечивая, искусство свое преображала в фигуру, а фигуру — в порок. И покамест в распутной разнузданности длит она с прелюбодеем соблазнительное сожительство, дитя от него зачав, вместо сына обретает байстрюка, который, поскольку радости себе ни в какой приятной забаве не находит и не желает развлечься никакими утехами шутливости, как бы антифрастически нарекается Посмехом[1021], от смешливости, и привычка закрепляет за ним это имя.

Так два сына родились у Дионы, разные по несходству происхождения, несхожие по закону рождения, различные по славе их нравов, неподобные по разности их умений. Ибо Гименей, связанный со мною узами единоутробного братства, возвышенный происхождением отменного достоинства, родил от Венеры себе сына Купидона. Антигений же, происходящий от рода шутовской безвестности, блудодеянием произвел себе на балагурский манер приблудного сына Посмеха. Рождение первого оправдывается торжеством брака; происхождение второго обвиняется низостью пошлого сожительства. В первом блещет учтивость отцовской воспитанности; во втором темнеет неотесанность отцовской грубости. Первый живет в серебряных ключах, белыми блистаньями посеребренных; второй неустанно посещает места, проклятые вечною сухостью. Первому мило удолье лесистое, второй разбивает шатер в пустынной равнине. Тот под навесом непрестанно ночует; этот под открытым небом беспрерывно дни и ночи проводит. Этот жалом златым ранит преследуемого; тот железным дротом пронзает разимого. Этот гостей своих горьковатым нектаром упаивает; тот своих умерщвляет острым полынным питьем.

Уже моя речь записала на хартии твоего ума, как вредоносная пагуба праздности вывела на свет эмфатическую Венеру[1022]; как потопляющий разлив питья произвел Венерин пожар; как слоновья проказа[1023] сластолюбия, берущая начало от безудержного пожирания снеди, поразила столь многих.

Вот, пропела я жалобную песнь горького сетования о людях, изнуряемых острою Венериной лихорадкой; теперь же настроим лиру на элегический лад печальной речи об иных, коих тлетворные сонмы иных пороков смущают. Ибо многие, когда ускользнут и избегнут зияющих пучин прожорливой Харибды, терпят прискорбное крушение от нежданной опасности в бездне злокозненной Сциллы. А многие, хотя спасаются от натиска бурного потока, увязают в жадном иле застойной заводи. Иные же по совету предосторожности обходят кручи стремнистой горы, однако в самопроизвольном падении расшибаются о гладкую равнину.

То, что я тебе поведаю, вбей в свой ум крепким гвоздем памяти и бодрым вниманием стряхни сонливое оцепенение, дабы ты, материнским сердцем растроганный, со мною соскорбел и сострадал крушению людей, подвергшихся опасности, и, огражденный щитом предостережения, выступал навстречу чудовищной рати пороков, и если дерзнет пробиться в твоем саду какая трава от дурного семени, искоренил бы ее ножом благовременного отсечения».

На это я: «Уж давно мой ум, ободренный драгоценным твоим наставлением, склоняет охотный слух к твоим увещеваниям».

Тогда она:

XI