Щит и меч, № 4, 1995 (сборник)

Простившись с Захаром Самсоновым, Борис Николаевич поднялся к себе на этаж, открыл ключом дверь. Вошел в прохладную квартиру, и другой тихий мир встретил его тут. За распахнутой балконной дверью, на шелковых ветвях берез, тревожились сонные воробьи. Они уже давно привыкли жить с Васькиным по-соседству. И так приятно сегодня было их слышать. Ложился теплый мягкий вечер. Где-то внизу, в заброшенных травах газона, пели ночные сверчки. Жизнь продолжалась. Люди и их братья меньшие приходили и уходили в небытие, а живая река времени текла себе нескончаемо. Катерины не было дома, но она обещала прервать отпуск. Может быть, приедет завтра или послезавтра, но никак не ждал ее Борис Николаевич сегодня. Он как-то сразу почувствовал, что жены нет дома, улетучились даже ее запахи. Он не любил, когда она отсутствовала, какая-то неполноценная была жизнь без нее. И в трудные минуты Катерина казалась до боли необходимой ему. Как глоток воды в жару, как надежное плечо, чтобы прислониться уставшей душой. Он ощущал себя слабым несмышленым ребенком. Хотелось маленького чуда. Чтоб кто-то погладил его добрыми руками — исцелил страшные душевные раны, заполнил окружающую его пустоту. Нормальную домашнюю обстановку могла создать только любимая женщина.

Тело было как наэлектризованное, он слышал даже треск, когда касался ручек двери, полированного стола, и никак не мог успокоиться. Боль дергала, казалось, за самое сердце.

«Да ведь никто не вечен», — успокаивал он себя, но мириться с этой мыслью не хотелось. В то же время он далек был от тех сказочных понятий о загробной жизни людей, от гаданий по гороскопу, где некоторые фанатики верят в продление бытия — в шкуре животных, птиц — все это мура. Но в эту трудную минуту он никак не мог справиться с мифической мыслью, да и не хотелось ему трезвого взгляда на бытие. «Конечно, сорок или семьдесят лет — это разница, но все равно краткая штука жизнь. Словно пробежишь по ней, как по стадиону, один круг — и вот он, финиш».

Борису Николаевичу казалось — бытие в мире построено несправедливо, неверно. «Почему так?! — рассуждал он. — Почему потом никаких повторений и поправок?! Как это несправедливо, горько». Но заново этот сумасшедший, перенапряженный век не посмотришь — все кончено. Впервые в душе Бориса Николаевича откликнулась нелепая, неосознанная обида на стремительную скоротечность жизни, хотя сам он не так уж редко торопил дни. В полутьме комнаты беспощадно отсчитывали время обычные настенные часы.

Как все просто. Как сотни лет назад было, так и теперь — короткий дан человеку промежуток, да и грош ему, разумному существу, цена.

Нервы Бориса Николаевича натянулись как струны — до боли, до звона. Хотя бы пришло оно — маленькое чудо. Вернулась бы Катерина. Неужели он не заслужил этой малости?..

Человек сложен. Возможно, у кого-то не бывает таких минут, но у Бориса Николаевича они являлись: нападали смятение и тоска, какая-то неуверенность в себе, он даже не хотел скрывать этого. Катерина ему жена и друг. Никто бы не сумел ему заменить ее. Иногда, кажется, она ведет его по жизни за руку, будто слепого мальчика, а не натренированного, полного сил мужчину. На работе ему подчиняются люди и даже считают его вполне достойным начальником. А дома он подчиняется жене…

Собственно, что он видит в этом большом мире? С утра до вечера угрозыск. Беготня, поездки, нервотрепка, поиски криминала в документации, ошибки, тупики, снова поиски. А в награду за труды — ругань начальства. Не всегда справедливая зарплата, при таком нелепом повышении цен. А хвалить у нас, на Руси, принято только покойников. После работы обычно донимали бессонные ночи. Раздумья. Зачем он, Васькин, на этой земле? Какой черт сунул его в угрозыск. По сути, он маленький человек. Ассенизатор. Как работник, конечно, нужный. А как свидетель?.. Виктор Коваленко однажды сказал: «Нелегко быть свидетелем». Нашим делам, нашему времени… Когда все видишь, да еще думаешь. Дорогую цену как свидетели могли заплатить Тимонины: и Варвара и Василий Корнеевич. А теперь еще эта тяжело раненая незнакомая женщина. Фамилия ее, кажется, Павлинова. А звать как, Борис Николаевич так и не узнал. Спасут ли ей в госпитале жизнь? Помогут ли ее внукам? И вернется ли в строй Коваленко? Сколько безответных вопросов! Капитана Васькина мучили они, эти вопросы, и было такое состояние, словно кто-то водил лезвием ножа по горлу. Как нигде, в угрозыске бросалась в глаза беззащитность людей в стране.

Звякнул во входной двери ключ. Неужели пришла Катерина? Хорошо, хоть она приехала. Вот она уже включила свет, и Борис Николаевич видит ее румяное свежее лицо. Как тепло стало от ее улыбки. Будто гора свалилась с плеч.

— Заявился, бродяга, ну здравствуй, здравствуй! Я была уже в квартире, решила кое-что купить.

Она бросила на кухонный стол сумку. Что-то принесла-добыла.

— У тебя что за праздник? — спросил он. — Зачем нарядилась в свой заветный костюм?

— А ты не знаешь?

— Представь себе — нет.

— Ну молодец! Докатился до ручки.