Щит Персея. Личная тайна как предмет литературы

«Входя в бедное жилище его, проезжающий смотрит на него как на врага; хорошо, если скоро ему удастся избавиться от непрошеного гостя; но если не случится лошадей?…Боже! какие ругательства, какие угрозы посыплются на его голову! В дождь, в слякоть принужден бегать он по дворам; в бурю, в крещенские морозы уходит он в сени, чтоб только на минуту отдохнуть от криков и толчков раздраженного постояльца».

Итак, вступление сталкивает три точки зрения на станционного смотрителя: официально-государственную, безличностную («чиновник четырнадцатого класса, огражденный чином от побоев»), путешествующих («изверг рода человеческого») и внутреннюю, сострадательную («сущий мученик», жизнь которого «настоящая каторга»).

Эпиграф к повести обнажает истоки и причины, которые заставляют «господ проезжающих» проклинать и обижать станционных смотрителей:

Коллежский регистратор,
Почтовой станции диктатор.
Князь Вяземский.

В самом деле, существует такая жизненная ситуация, в которой князь оказывается зависимым от воли какого-то коллежского регистратора, простолюдина, вчерашнего солдата. Конечно, если это деликатный, хорошо воспитанный и просвещенный князь П. Вяземский, то он ограничится только шутливым недоумением по поводу такого забавного парадокса действительности, но если это «князь» другого рода, то дорого может обойтись смотрителю его «диктаторство» по долгу службы: проклятия, а порой даже и побои – это самая банальная компенсация за уязвленные социальные амбиции «господ проезжающих». Служебные действия смотрителя всегда кем-то воспринимаются как обида, а местью за эту обиду будет унижение, которому с неуклонной обязательностью подвергается каждый смотритель буквально по долгу службы. Из вступления к повести каждый читатель должен вынести заключение, что при таком положении вещей у станционного смотрителя нет ни малейшей возможности сохранить свое человеческое достоинство и ни при каких обстоятельствах жизнь смотрителя не может быть по своей сути счастливой: «В самом деле, „дрожащий смотритель“ – можно сказать, постоянный эпитет»[155].

Тем не менее, знакомство с героем повести «Станционный смотритель» Самсоном Выриным построено таким образом, что читатель, подготовленный вступлением, сразу же ощущает нарушение обычной закономерности отношений «проезжающий – смотритель». Рассказчик повести оказывается на станции после путешествия под проливным дождем. «По приезде на станцию, первая забота была поскорее переодеться, вторая – спросить себе чаю. «Эй, Дуня! – закричал смотритель, – поставь самовар да сходи за сливками».

Эти «сливки», не потребованные гостем, а прибавленные смотрителем от себя, выразительно рисуют образ гостеприимного дома, образ щедрого и естественного радушия вовсе не по долгу службы, а совсем по другой – человеческой – логике, которая сразу же «непрошеного гостя» превращает в желанного.

«При сих словах вышла из-за перегородки девочка лет четырнадцати и побежала в сени. Красота ее меня поразила. «Это твоя дочка?» – спросил я смотрителя. «Дочка-с, – ответил он с видом довольного самолюбия; – да такая разумная, такая проворная, вся в покойницу мать».