Щит Персея. Личная тайна как предмет литературы

Отвлечемся на некоторое время от дуэли и лермонтовского осмысления этого события. Имеет смысл оценить жизненную ситуацию Пушкина в момент создания им стихотворения об опричнике и времени царствования Ивана Грозного. Интерес представляет именно положение Пушкина по отношению к трону, которое потребовало при его осознании обращения поэта к истории правления первого коронованного русского царя. Итак, начало 1827 года. Государь Николай I только что простил поэта, снял с него опалу и приблизил к себе. Это время искренних личных симпатий друг к другу молодого царя и Пушкина. Царь хотел видеть в гении Пушкина славу своего трона, верил, что поэт, чье общественное значение было огромно, стал после разговора в Кремле его союзником. Как пишет В. Непомнящий, «в первое время своего (Николая – О. П.) царствования он и в самом деле собирался стать «преобразователем»…. стало быть, беседа с Пушкиным не была просто «умело разыгранной» сценой, но серьезным политическим шагом.… Николай потом вспоминал, как поэт после долгого молчания протянул ему руку»[173].

Только что Николай казнил декабристов, образ виселицы буквально преследует Пушкина: в его черновиках того времени мы видим, как рука поэта непроизвольно рисует ужасный образ повешенного, поэтому за долгим молчанием и за потом все-таки протянутой царю рукой – за жестом доверия и дружелюбия – стоит очень трудное решение; Пушкин, может быть, впервые оказывается в ситуации, когда внешний рисунок его жизни, его поступков перестает быть безусловно однозначным, вероятно даже для него самого.

Итак, жизненная ситуация исполнена несомненного внутреннего драматизма: перед поэтом со всей остротой встает вопрос о проблеме верности государю как долга чести дворянина, при том что человеческое достоинство, бесспорно, требовало сохранения верности друзьям, как казненным, так и закованным в кандалы в «каторжных норах».

В юные годы проблема чести осмыслялась поколением Пушкина однозначно:

Пока свободою горим,
Пока сердца для чести живы,
Мой друг, отчизне посвятим
Души прекрасные порывы!

Декларация желания служить «делу, а не лицам», изживание в эпоху декабризма, так сказать, «верноподданнической» психики, понимание дела чести как долга гражданского служения, готовность к противостоянию власти «тирана», которая объединяла людей священными узами дружбы, – это общая характеристика менталитета молодого поколения после Отечественной войны 1812 года.

После беседы с Николаем, которую В. Непомнящий интерпретирует как разговор дворянина с дворянином, что нам кажется чрезвычайно точной характеристикой, ситуация пушкинской жизни теряет однозначность.

Мир может не поверить искренности союза поэта с царем, а у Пушкина-человека нет никакой возможности объясняться по этому поводу с миром. Однако мне кажется, что Пушкину, прежде всего для самого себя, было необходимо с максимальной ясностью оценить, где же проходит абсолютная граница, переступив которую неизбежно объединяешься с теми, кто вешает. Так появляется стихотворение «Какая ночь! Мороз трескучий…», лирический смысл которого состоит в полной невозможности самоотождествления с персонажем, действующим в пространстве этого произведения.

Воспоминание о времени царя Ивана Грозного, конечно, не случайно возникает в связи с казнью пяти декабристов, поразившей современников (смертная казнь в России не применялась со времени казни Пугачева). Пушкин пишет Вяземскому, вернувшись из Москвы после встречи с царем в Михайловское: «Няня моя уморительна. Вообрази, что 70-ти лет она выучила наизусть новую молитву о умилении сердца владыки и укрощении духа его свирепости, молитвы, вероятно, сочиненной при царе Иване»[174].

Тон, которым Пушкин рассказывает о страхе любящей его няни, нежно шутлив, однако текст точно передает всю нешуточность ситуации, возможность ее соотнесенности с эпохой «царя Ивана». Ситуация, правда, к моменту написания письма на первый взгляд уже благополучно разрешилась: тревога и страх перед «духом свирепости» владыки оказались напрасными: царская милость сменила опалу, теперь у Пушкина новая роль – царского любимца, а это – бремена тяжелые и неудобоносимые, если все время помнить о друзьях, казненных и отправленных на каторгу государем.