Шелковый путь «Борисфена»

Михаил Матвеевич подумал и согласился. И впоследст­вие ни разу не пожалел о своем решении. Он сам был из тех, кто знает себе цену и предпочитал иметь дело с умными людьми.

Дипломатическая служба избавила Киселева от необхо­димости ампутировать конечности, зашивать огнестрельные раны и хоронить своих пациентов. Во всем же остальном он против медицины ничего не имел и по приезде в Геную сразу же обзавелся лабораторией, подобной той, что имелась у его учителя в Москве. Консул не возражал. Выгодно было ста­рику иметь персонального лекаря. Он сам и был первым паци­ентом у своего помощника. Так что Даниила Степановича с графом связывала еще и врачебная тайна.

Беловолосый великан оказался настоящим чародеем. С его появлением горница наполнилась ароматом сухого сена, мяты и лаванды. Он поколдовал в углу, напоил больного ка­кой-то сильно пахнущей, горькой жидкостью с изрядной примесью водки и извлек из недр своего саквояжа длинный сверкающий предмет. “Ланцет”, - догадался Сергей. Рассмот­реть страшное орудие подробнее в слабом свете мерцающей свечи он не смог, но не сомневался, что ему предстоит крово­пускание. Старый доктор-немец, пользовавший некогда Сер­гея, довольно часто прибегал к этому методу. Однако не­обычный переводчик поступил иначе. Предмет в его руке оказался не ланцетом, а пинцетом. Воспользовавшись им, Данила Степанович извлек из банки жирную пиявку и приле­пил ее пациенту за ухом. Сергей дернулся от отвращения, но смолчал. Против такого лекаря разве попрешь?

Горькая настойка подействовала, устранив тошноту, а пиявка, насытившись, отвалилась, избавив от головной боли. Теперь хотелось только спать. Пусть толмач делает все, что угодно, он, похоже, неплохо справляется…

Когда Сергей открыл глаза, было утро. По горнице гу­лял слабый сквознячок. О вчерашних событиях напоминали только звон в ушах да обгоревшая кожа на носу. А в кресле у кровати сидела Нина. Лицо ее хранило все тот же след пе­чальной задумчивости, пленившей Сергея когда-то. Будто и не было четырнадцати лет разлуки. Ее появление вновь изба­вило его от страданий. Все было точно так же, как и тогда!

В долгих раздумьях, которыми Сергей заполнял свой досуг в последнее время, он не раз возвращался к мысли о том, как выглядит сейчас его Дульцинея. У него самого кожа утратила былую свежесть, и волосы поредели, и зубов во рту поубавилось. Милорадов не сомневался, что и на ней время оставило свой разрушительный след. Правда, портрет, полу­ченный им некогда, убеждал в обратном, но не следует забы­вать, что с той поры минуло уже два года, да и художники – народ ненадежный, кто из них не льстит своей модели в угоду кошельку?

Нельзя сказать, что эти мысли его слишком расстраи­вали, наоборот, они позволяли ему утвердиться в собствен­ном благородстве. Какое, собственно имеет значение, как она выглядит, если он в ней так сильно нуждается? Благородство и великодушие не позволят Сергею даже намекнуть на то, что он сожалеет о том, что ей больше не шестнадцать лет.

К его огромному изумлению генуэзский живописец ни­чуть не погрешил против истины. Перед Милорадовым си­дела, если не красавица, то женщина вполне достойная укра­шать собой царскую свиту. Даже траурное платье не старило ее, оттеняя нежную кожу и светлые волосы, уложенные так же, как и четырнадцать лет назад.

Волна бурного ликования поднялась в душе Милора­дова. Он – баловень судьбы! Теперь у него есть все, о чем только можно мечтать! Остался пустяк – привезти в Крым шелководов, обеспечив себе тем самым благосклонность ца­рицы на вечные времена!

Сомневаться в том, что чувства ее остались прежними, также не приходилось. Едва Сергей открыл глаза, Нина бро­силась ему в объятия и разрыдалась, уронив голову на плечо:

- Ах, Сергей Андреевич, осиротели мы с вами! Все по­кинули нас! Сначала Михаил Матвеевич, а теперь и Софья Денисовна…

Откуда у женщины столько слез? Промокшая рубашка сразу же прилипла к плечу, вызвав чувство раздражения. Сергей терпеть не мог слезы как никому не нужную слабость. Они не вызывали у него сочувствия, ибо он считал их уделом слабохарактерных людей, а сейчас испытывал только одно желание – переодеться поскорее в сухое. Но его любовь к Нине была столь велика… и упоминание о покойной ма­меньке сыграло свою роль.

Что поделаешь, совершенства в мире нет, все женщины одинаковы! Да и квиты они теперь: он ведь тоже плакал при ней, тогда, в Петербурге, когда пришел в себя и испугался, что не сможет больше ходить.

Сергей бережно отстранил женщину и сказал торжест­венно, будто давая клятву:

- Верь мне, Нинушка. Я тебя не оставлю!

Покидая утром гостиницу, графиня пригласила Мило­радова отужинать у нее. Чем ближе к вечеру подходил день, тем с большим удовольствием Сергей предвкушал грядущий ужин. Сразу после ухода Нины он собрался и отправился в консульство. Порученное ему дело не терпело отлагатель­ства, болеть сейчас было бы непростительной тратой вре­мени.

Данила Степанович с ног сбился, вводя нового консула в курс дела. Тот хотел разобраться во всем сразу и при том, как можно скорее.