Шелковый путь «Борисфена»

Ужин был отменным, хоть и не настолько обильным, как Сергей привык. Так что зря маменька нарекала на лапшу и апельсины. Подавали самые обычные, всем знакомые блюда: суп а ля принцесс с куриной кнелью, заливное из су­дака под великолепным прозрачным ланспиком, бешамель, филе миньон с грибами, зеленым горошком и картофелем метр д’отель, овощей и фруктов разных без счета. На десерт – шоколадный торт, оршад и яблочный самбук. Вина также были недурственны, в этом Сергей неплохо разбирался.

И хозяйка была чрезвычайно мила. Ее черное шелковое платье с высокой талией и рукавом-фонариком контрастиро­вало с ярким нарядом подруги. Обе женщины были одеты необычно, но Сергей знал, что именно таковой и является самая по­следняя мода, не докатившаяся еще до России. Пудреных во­лос также не было ни у кого, кроме Милорадова.

Прислуживал за столом седой, как лунь, Степан, старый камердинер графа. Он был все еще неплох, держался прямо, вина разливал недрогнувшей рукой, блюда подавал с досто­инством. “Вот что значит вышколен, вот что значит Париж, - думал Сергей, - не то что мой Харитон, дубина деревенская, никакого понятия не имеет!” Других слуг в доме Милорадов не видел.

Кофей подали в гостиную. Туда же внесли канделябры с зажженными свечами. После ужина Сергей не прочь был бы поиграть в карты, но здесь, очевидно, такое развлечение было не в чести. Оказалось, что карточный стол уставлен много­численными коробочками с венецианским бисером, а у окна стоят огромные пяльцы с незаконченной, шитой бисером картиной.

С гостиной соседствовали библиотека и музыкальный салон. Мягкие канапе с красивой полосатой обивкой, драпи­ровки и картины на стенах салона были весьма недурны и свидетельствовали о тонком вкусе хозяйки. Во всяком случае, именно такое впечатление сложилось у Сергея Андреевича, когда он осматривал музыкальную комнату. Еще в салоне на­ходились арфа и клавесин. В библиотеке, кроме изобилия книг, привлекали внимание большой глобус и шахматный столик, инкрустированный черным агатом и перламутром с фигурами черного дерева и слоновой кости.

После ужина итальянка подсела к арфе. Нина и Данила Степанович наперебой стали просить ее спеть. Антонела даже для виду не поартачилась, прикоснулась к струнам и за­пела.

Для Сергея Андреевича музыка всегда подразделялась на две категории: тихая и громкая. Наиболее приемлемыми в этом плане для него были колокола. Достаточно тихий голос итальянки не произвел на него никакого впечатления. Лучше бы пела Нина. Он тогда, по крайней мере, мог бы оценить уровень ее образованности, ведь не секрет, что для жены ди­пломата умение петь и играть на музыкальных инструментах является весьма важным. А просить ее об этом нельзя, Сергей это понимал. Траур ведь! Однако кое-что он все же смог вы­яснить. Музыку она любит.

Вечер оказался таким хорошим, уютным, по-домашнему спокойным, по-настоящему родным. Все было, как в Петер­бурге: ели по-русски, говорили по-французски, пели по-итальянски. Совсем как дома.

Сколько Нина себя помнила, она всегда вставала до восхода солнца.

- Ничего нет здоровее прогулки на рассвете, - говаривал покойный супруг ее, граф Михаил Матвеевич.

- Кто рано встает, тому Бог подает, - вторила ему Палажка, старенькая нянька Нины, единственная крепостная душа, принадлежавшая ей.

Умерла Палажка минувшей зимой, а вскоре после нее отошел и граф. Смерть уравняла их, высокородного и хо­лопку. Похоронила их Нина здесь, недалеко от дома, на като­лическом погосте. С тех пор каждое утро она приходила сюда, к дорогим могилам.

Сев на камень у могилы графа, женщина принялась разбирать травы, собранные по дороге. Данила Степанович будет им рад. Он знает каждую травинку, этот чародей. По­колдует над ними и получится крем от веснушек или капли от болей в сердце. И крем, и капли были Нине необходимы. Вручая ей очередную скляночку с кремом, Киселев подсмеи­вался:

- Веснушки – главное украшение лица! Я вон свои не прячу.

А про боли и теснения в груди говорил:

- Не сердце болит у вас, графинюшка, душа страдает, потому что ребеночка нет.

На просьбу сделать ей лекарство, чтобы смогла родить, отводил глаза и отвечал:

- Нет в том вашей вины, а графу помочь я не в силах. Не бывает лекарства от старости.

Так и жила Нина со своей болью до нынешнего утра, пока, сидя на камне, внезапно не осознала, что теперь у нее появилась надежда.

До этой минуты Нина никогда не думала о повторном замужестве. Да и сейчас ни один мужской образ не бередил ее сердце. Но как знать, может Господу будет угодно снова даровать ей мужа? Тогда… возможно, и дети у них будут?

А уж как Данила Степанович обрадуется, если она снова выйдет замуж! Тогда уж он без промедления поведет Антонелу под венец! Умирая, граф поручил Киселеву опекать молодую графиню, и теперь тот, как человек чести, не смел ни в чем преступить через ее интересы. Из-за этого и откла­дывался на неопределенный срок его брак с Антонелой.