Шелуха/Husk

Никогда. В его волосах и так прибавилось седины. Из-за таблеток и предстоящей химиотерапии он выкладывается на работе по полной, пытаясь не потерять бдительность и вырабатываться на максимум.

Со Скоттом? Стайлзу страшно. Откровенно страшно — полгода назад его лучший друг держал на руках тело своей мёртвой девушки. Стайлз лучше умрёт в тихих муках, так и не выговорившись, чем позволит себе громоздить на МакКолла разговоры о своей злокачественной опухоли.

С Рейес или Бойдом… это кажется бредом. Они никогда особенно не любезничали, а жалость — это последнее, что нужно сейчас Стилински.

Дерек… с ним разговор не вяжется. Не вяжется просто, сам по себе. Потому что не было попыток говорить, наверное. Потому что Хейл вечно хмурый, вечно с выражением лица типа «меня вообще не ебут ваши проблемы». Проявление такой эмоции, как понимание — чуждо для него. Он молча жмёт губы и танком прёт вперёд, к своей собственной цели, не отвлекаясь на лишние элементы окружения. Все привыкли к нему — такому, потому что другого в нём просто не было и не будет.

Остаётся Питер — и это не самый плохой вариант, думает Стайлз. Тем более, у них с дядюшкой Хейлом куда больше общего, чем может показаться сначала.

Он держит эту мысль в голове и вылазит из постели, стараясь не заглядывать в висящее над комодом зеркало — сложнее всего для него оказалось смотреть на собственное заостряющееся лицо.

Стайлз переодевает футболку, накидывает сверху рубашку. Морщится, когда в висках тянет от наклона вперёд. Влазит ногами в расшнурованные кроссовки и идёт вниз, на ходу запуская пальцы в волосы. Вот и расчесался.

— Ты куда? — Джон приподнимается со своего места и упирается локтями в рабочий стол, когда видит сына, прошедшего мимо открытой двери в кабинет.

Стайлз выглядит плохо — за три дня он практически не спал. У него круги под глазами и потухший взгляд.

— Стайлз?

— Я ненадолго, пап, — бросает тот через плечо.

— К Скотту?

— К Дереку.

На враньё просто не остаётся сил. Удивительно, но волнение в глазах шерифа немного угасает.

— Выпил таблетки?

— Нашпигован ими, как рождественская индейка.

— Вы снова поедете за город?

Этот вопрос останавливает Стайлза у входной двери. Он оборачивается и высоко поднимает брови. Они с Дереком ездили в Мохаве дважды — в последний раз больше недели назад.

— Откуда ты знаешь?

— Он звонил мне тогда, — Джон опирается плечом о косяк двери и складывает руки на груди. В форме — только пришёл с рабочей смены. — Говорил, что возил тебя дышать свежим воздухом.

Пыльным воздухом, скорее.

— Он неплохой парень, — добавляет отец таким тоном, словно интересуется сам у себя, так ли на самом деле он считает.

Стайлз криво усмехается в угол губ.

— Да. Он отличный.

— Ты возвращаешься бодрым после ваших поездок — это, определённо, хорошо.

Они недолго молчат, потому что Стайлз просто не знает, что ответить отцу, чтобы не расстроить его. Что-то о том, что неделю назад он просто чуствовал себя лучше, чем сейчас.

— Ну, — шериф слегка наклоняется вперёд и вбок, выглядывая в окно. — Где он?

Джон полон энтузиазма, и от этого становится больно и горячо где-то в ключицах. Стайлз давно не видел отца таким. Отец уверен, что сегодня вечером сын вернётся бодрым и отдохнувшим.

— Он… подберёт меня по пути. Серьёзно, пап, я сам доберусь. Возьму джип.

— Нет, ты не возьмёшь.

— Папа.

— Я сказал — нет, я не дам тебе вести машину.

Да хрень же!

Стайлз раздражённо взмахивает руками и лупит ладонью по стене. Эти взрывные атаки агрессии похожи на внезапное горящее извержение в районе души. Это глупо, по-детски, но чёрт… Чёрт!

— Какого хрена, пап?! Почему я не могу взять свой грёбаный джип?! У меня пока ещё ноги не отнялись!

— Ты не в том состоянии, пожалуйста, ребёнок, не спорь.

— Да мне насрать! Хватит делать из меня немощного больного, чёрт, ты… меня достало это! Грр! — он снова ударяет по стене, на этот раз кулаком, едва не сбивая мизинец.

А затем резко прижимает ладонь ко рту и тяжело дышит через нос. У него трясутся руки.

В прихожей повисает длинная пауза, наполненная взглядом Джона — таким огромным, что все остальные слова просто пропадают. Рассыпаются в глотке, хотя только что клокотали прямо в груди.

У Стайлза горчит на языке и режет во внутреннем ухе, когда он слышит тихое и слегка сорвавшееся:

— Сам ты не поедешь. Извини, Стайлз.

Насколько можно возненавидеть себя за одну лишь интонацию родного человека?

Он никогда не простит себе дрогнувший голос отца в тот момент. Никогда.

Стайлз впивается в свою щёку зубами почти до крови, и еле сдерживает желание зажмуриться, потому что на глазах закипают слёзы. У него стучат в голове тысячи колоколов размером с их дом, а он орёт, как проклятый. На единственного близкого человека. Впервые за всю свою жизнь.

Кретин! Какого же ты делаешь!?

Как будто ему сейчас легко, как будто, заполучив опухоль в свою пустую крышу, ты не подставил всех, кого знал. Скотта, папу, самого себя. А отец говорит «извини», будто действительно виноват в чём-то.

О, Господи!