Шенна

ШИЛА: Что это еще такое – Божий Супруг, Пегь? Уж конечно, ни один человек не может быть супругом Богу, да святится имя Его!

КАТЬ: Право же, Пегь! Я слыхала, как мой дедушка говорил, будто в старину, давным-давно, бывали такие люди, что не женились ни на какой женщине, потому что считали себя посвященными самому Царю Славы. Поэтому раньше их и называли таким именем – Божьи Супруги.

ШИЛА: Ух ты! Хвала Богу во веки веков! Как же они тогда могли жениться? Уж конечно, это не женитьба.

КАТЬ: А если они не были женаты, как же их называли «супруги»? Ведь супруги – это женатый мужчина или замужняя женщина? Разве не так, Пегь?

ПЕГЬ: Всё так, без сомнения.

ШИЛА: И, Пегь, разве может мужчина быть женатым на Боге? Уж конечно, мужчина не может быть женат ни на ком, кроме женщины. Слыханное ли дело!

ГОБНАТЬ: Шила, какая ж ты настырная! А кто тебе сказал, что мужчина не может быть женат ни на ком, кроме женщины?

ШИЛА: Пегь сказала мне давеча, когда учила меня семи таинствам. Но гляди-ка, что же ты мне тогда не сказала, Пегь, что давным-давно жили такие люди, какие были женаты на Господе Всемогущем!

КАТЬ: Ей-ей, были такие. Я сама слыхала, как мой дедушка семь раз говорил – да нет, не семь, а двадцать и еще семнадцать раз.

ШИЛА: Ну конечно! Кать Ни Буахалла легко такие речи говорить. Не у каждого ведь бывает дедушка. У меня вот тоже был дедушка – на немножко. А потом преставился. Лихорадка его унесла. Дай Бог здоровья всем, где говорят такое слово!

КАТЬ: Будет тебе, Шила, милушка! Послушай, я и не вспомнила, пока сама этого не сказала. Ох, вечно я все не то говорю. Послушай, Шила, славная моя девочка, я очень хорошо помню твоего дедушку, и был он мне очень по сердцу.

ПЕГЬ: Так оно и было, Кать. А он гордился тобой. И уж так гордился – больше всех прочих, кроме, конечно, Шилы. Я помню, когда ты была здесь, а он держал на коленях Шилу, она все время недовольство показывала и никак не успокаивалась – уж такая была малышка, – до тех пор, пока ее не сажали и к тебе на другое колено. И еще вот была потеха, когда он притворялся, что уснул, а вы вдвоем тайком от него целовались.

ГОБНАТЬ: Правда, Пегь! Она и сейчас поцеловала Кать!

ШИЛА: Поцеловала и еще поцелую! Гляди!

ГОБНАТЬ: Целуй ее сколько хочешь, дитятко!

НОРА: А ты нам так и не сказала, Пегь, как же человек мог стать Божьим Супругом.

ПЕГЬ: Что там про это говаривал твой дедушка, Кать?

КАТЬ: Он говорил, что они как раз и питали к Богу такую любовь, какую мужчина питает к женщине.

ПЕГЬ: В точности так и есть.

ШИЛА: Вот тебе честное слово, Пегь, что вовсе не из любви к Богу – хвала Ему во веки, – а из страха перед Черным Человеком решил Шенна сделаться Божьим Супругом.

ПЕГЬ: Черный Человек не мог появиться, покуда не пройдут тринадцать лет. А потому ничто не мешало Шенне жениться за это время.

ШИЛА: А я разве не об этом говорю? Когда придет Черный Человек, он, верно, заберет с собой обоих.

ГОБНАТЬ: А разве это не показывает, Шила, что как раз из любви к Майре Махонькой Шенна и решил не женится на ней?

ПЕГЬ: Именно так, Гобнать. И если Шенна почувствовал к Богу такую же любовь, что была у него к Майре, в ту минуту, когда не смог любить ее, не отдавая под власть Черного Человека, разве не это сделало его Божьим Супругом – точно так, как говорил твой дедушка, Кать?

ГОБНАТЬ: Наверное.

ПЕГЬ: Это не «наверное» – это точно, Гобнать. Но пусть даже так, не сказала бы я, что Майре Махонькая правильно поняла все это. Пойми она, не говорила бы матери Микиля таких слов: «Разве не удивительно, что Шенна не поведал тебе, что стал Божьим Супругом, – дабы не сбивать нас с толку». – «Он мне ни слова о том не сказал, дорогая, – ответила Шивон, – а только что лучше тебе принять смерть худшую их всех, что могут настичь человека, чем выйти за него замуж».

– Он был в нашем доме несколько дней назад, – сказала Майре Махонькая. – В тот же день, когда приходил Микиль, и сам сказал мне, что дал перед лицом Господа обет никогда не жениться. И вот задумайся, Шивон, – добавила она, – мог ли кто подумать, что из всех мужчин на белом свете такое обещание дал именно Шенна? Отроду я так не удивлялась. Говорю тебе, – продолжила Майре, – у меня словно открылись глаза. Человек, про кого люди болтали, что нет у него никакой веры, принес подобный обет Богу. А я, чья вера у всех на устах, разрываю свое сердце между Богом и им. Хорошенькое же дело, а, Шивон? Ничто на земле и на всем белом свете не подскажет мне, что такое на меня нашло, что ослепило и что затмило мой разум и лишило меня душевных сил, чтоб я позволила себе подобное. Что же соседи-то скажут?

– Не волнуйся об этом, дорогая, уже распустили слух, что Шенна сам пошел к тебе свататься, что ты отказала ему на том же самом месте и после бедняга сошел с ума.

– Ох, – ответила Майре. – Быстро же они такое придумали. А что сказал Шенна на эти выдумки?

– Ни слова не сорвалось с его губ, – ответила Шивон. – И уж точно тебе говорю, вряд ли кто-нибудь задал ему хоть один вопрос, а если кто задаст, то такому он посмотрит в глаза, и пусть мне отрежут ухо, если следом зададут ему второй вопрос.