Шенна

ГОБНАТЬ: Погоди, Шила, милушка. Ну конечно же, ни одна живая душа не смогла бы уладить этого сватовства. И сам Диарман не смог бы. Разве Шенна не был против с самого начала? Разве он не сказал, что ей лучше сгореть живьем, чем выйти за него замуж?

ШИЛА: Интересно, Пегь, а почему он такое сказал?

ПЕГЬ: А сама ты как считаешь, Шила?

ШИЛА: Я считаю, ему очень не хотелось оставить ее вдовой, когда пройдут тринадцать лет. Но это ведь не то же самое, что гореть живьем.

ПЕГЬ: Думаю, в этом было кое-что еще, Шила. Он обязательно должен был рассказать ей всю свою повесть про Черного Человека от начала до конца. Если б он ей рассказал и если бы потом она вышла замуж за Шенну – а так бы она и сделала, – то мысли о том, что он поведал, подорвали бы ее здоровье. Она бы угасла от тоски и не прожила долго. А если б ничего он ей не выдал, то совершил бы самый вероломный обман из всех, какие когда-либо совершались. Шенна не мог пойти на такой обман, и поэтому ни у кого так и не получилось то сватовство уладить.

ГОБНАТЬ: А я слыхала про одно сватовство, которое не удалось уладить Диарману.

ШИЛА: А что за сватовство, Гобнать?

ГОБНАТЬ: Сватовство Килти.

КАТЬ: Святая истина, Гобнать, я, право, слышала про что-то такое, только не знала, что оно расстроилось. Но что же его расстроило? Все удивлялись, когда узнали, что он женится на Шун.

ГОБНАТЬ: Как-то раз собралась компания шутников в кузне у Микиля Кузнеца. И Диарман тоже был там. Говорили они, что у Килти в изголовье кровати лежит бочонок золота с тех пор, как он ходил в дальние моря. «Тут ничего лучше не придумаешь, Диарман, как взять да женить его», – сказал один. «А с кем бы мне поговорить?» – спросил Диарман. «А с Тайгом Белым», – сказал другой шутник. Все заулюлюкали и засмеялись, а Диарман подумал, что это они одобряют сватовство. Он вышел и направился прямиком к дому Килти. «Уважаемый Килти, – сказал Диарман. – У меня для тебя готова завидная партия». – «Дай тебе Бог здоровья, Диарман, – ответил Килти. – Да чтоб не хворать тебе столько, сколько в этом году[16]. Кто ж она такая?» – «Не спеши, не спеши, дорогой Килти. Не все ли тебе равно, кто она такая? Да я тебе и не расскажу, кто она, и имени ее не назову, покуда не узнаю, что ты решился и твердо готов жениться». – «Я-то готов и в полной мере решился», – ответил тот. «Ну хорошо, – говорит Диарман. – Вот это я им и скажу». И ушел.

И вот подался Диарман к дому Тайга Белого, а в доме не было никого, кроме Шун. «Шун, – говорит он, – хочу я тебя просватать». – «Да не вознаградит тебя Бог за труды», – отвечает та. «А вот и вознаградит, – отвечает он. – Тот, у кого в изголовье кровати целый бочонок золота. Ну да. А у тебя-то под кроватью в изножье полный бочонок ветра!» – «Откуда ж он взял золото?» – «Привез с собой из-за моря», – ответил Диарман. «Уж не Килти ли ты имеешь в виду?» – «Как раз его самого я и имею в виду», – заявил Диарман. «А ты с ним говорил?» – спросила Шун. «Я только что от него. И сказал он, – объявил Диарман, – что готов и полностью решился на тебе жениться». С той поры не было и дня на всей неделе, чтоб не думала Шун каждую минуту, будто это Килти идет к ее дверям, если только слышала, что идет хоть кто-нибудь. Наконец лопнуло у нее терпение и пошла она к дому Килти.

ПЕГЬ: Да нет, не пошла же!

ГОБНАТЬ: Да говорю тебе, пошла и нос задрала так же глупо и чванливо, как и всегда. Вот уж удивился Килти, что́ это ее принесло. Его так долго не было в родных местах, что он уж и забыл, кто такая Шун, и не узнал ее.

«Ффай донт ю мерри ми?» – спрашивает она.

«Ффот даз ай вонт ю фор, – отвечает Килти. – Ю хед ов э фул!»

КАТЬ: Теперь я понимаю, что там к чему. Диарман с тех пор к их дверям и не приближался. И чаще мог встретить на дороге красного солдата[17], чем кого-нибудь из них – хоть Шун, хоть ее отца.

ШИЛА: А скажи это по-ирландски, Гобнать.

ГОБНАТЬ: «Чего ты на мне не женишься?» – говорит Шун. «На что ты мне, дурья твоя башка!» – отвечает Килти.

ШИЛА: Вот. Теперь-то мне ясно. Что за отвратительный язык этот английский. Ума не приложу, с чего это люди так стремятся на нем разговаривать. Англичане-то и не говорят ничего, а только «Ффот? Ффот? Ффот?», словно курица, у которой типун вскочил.

Глава двенадцатая

НОРА: Послушай, Пегь, но Шенна ж не давал никакого обета не жениться.

ПЕГЬ: Я думаю, Нора, он обещал не поступать неправедно.

НОРА: Так ведь Майре Махонькая из его речи поняла не это. А то, что он дал обет перед Богом, как монашка или брат монах.

ПЕГЬ: Откуда нам с тобой знать, что он не давал такого зарока или обещания себе самому, перед тем как говорить с нею в тот день.

НОРА: Но Майре поняла это все именно так, что бы там ни было.

ПЕГЬ: Правда твоя, Нора. Несколько дней спустя она беседовала с матерью Микиля и сказала ей вот что: «Шивон, – сказала она ей. – Разве не странно, что Шенна даже не упоминал при тебе, что решил пойти в Божьи Супруги, – дабы не сбивать нас с толку, как на самом-то деле и вышло?»