Шенна

ШИЛА: Он сказал ей это по секрету, а что пользы от секрета, если его не хранят? Ей бы лучше оставить всё как есть и не говорить об этом ни единой живой душе. Шенна ни в чем бы ее не упрекнул, да? Вот уж замечательно! Так тайны не хранят. Скажу тебе, Пегь, не думала я, что она проболтается – даже Шивон.

ПЕГЬ: Повезло ей, Шила, что тебя там не было, когда она Шивон все выложила.

ШИЛА: И не говори! Обещаю тебе, уж я бы сказала ей кое-что, чего не сказала Шивон. «Не бойся, Шенна, – сказала она. – Я сохраню твою тайну». Сохранила же она ее, хорошенькое же дело! Разболтала, чуть только рот открыла при Шивон. Поступи так какая другая девушка, кроме Майре Махонькой, я бы и вполовину так не удивилась, но уж она-то, я думала, не выдаст тайны, даже если ее лошадьми рвать станут.

НОРА: Вот честное слово, Шила, много таких, кто не выдал бы тайну, если б его стали рвать лошадьми, – и притом мог разболтать ее, если его вовсе никто не спрашивал.

ШИЛА: Пусть так, но все они не такие, как Майре Махонькая.

КАТЬ: Послушай, Шила, коль уж она раскрыла Шивон такую большую тайну, что мешало ей рассказать следом еще одну?

ШИЛА: Та тайна была ее собственная. Она могла делать все, что захочет, со своим секретом, но не с секретом другого человека.

ПЕГЬ: Ты права, Шила. Но пойми вот что: хороший секрет и дурной секрет – не одно и то же. Тот секрет, что причинял вред самому Шенне, он вовсе никому не раскрыл. Ту тайну, что он поверил Майре Махонькой, она не обещалась хранить, зная, что этот секрет принесет Шенне больше пользы, чем вреда, если она расскажет его Шивон, – в особенности раз уж Шивон знала ее, Майре, собственную тайну.

ГОБНАТЬ: А скажи, Пегь, наверняка священник не ведал о тайне Шенны?

ПЕГЬ: А кто сказал, что ведал?

ГОБНАТЬ: Ну, можно себе представить по тому, как говорил священник, что он знал об этом деле столько же, сколько босая женщина.

ПЕГЬ: Это как же?

ГОБНАТЬ: Священник сказал, что Шенна топчет собственное сердце ради Спасителя. А мне подумалось, будто босая женщина сказала чуть ли не те же самые слова, когда Шенна увидел ее на холме. Как же они могли говорить одними и теми же словами, если только не знали одну и ту же тайну?

ПЕГЬ: Само собой разумеется, женщина знала эту тайну. Она была одной из троих, кому Шенна подал милостыню ради Спасителя, – и к тому ж не из смертных она женщин. Священник – другое дело. Он не знал тайны, и у него не было никакой возможности получить такое знание.

ГОБНАТЬ: Почему же они говорили почти одними и теми же словами?

ПЕГЬ: Право слово, не знаю, Гобнать, с чего они молвили похоже. Когда первый раз услыхала эту повесть, я не задавала такого вопроса. Должно быть, подумала, что священник полагал, будто Шенна уже был женат – втайне.

КАТЬ: А что ж еще? Разве не все так решили бы?

ГОБНАТЬ: Но коли так, зачем же священник еще и хвалил его за это? Вот уж большая Шенне положена благодарность за то, что он ни на ком не женился, коли женат!

КАТЬ: Но разве не женился Лукавый Старикан, а ведь он уж был женат!

ГОБНАТЬ: Проходимец! Ну, вы помните, что с ним вышло.

ШИЛА: А что с ним вышло, Гобнать?

КАТЬ: А то и вышло, что заслужил. Его сослали.

ГОБНАТЬ: А я слыхала, его чуть было не повесили.

КАТЬ: Ну да. Потому как о нем говорили, что он был женат три раза и что убил первую жену, только в этом его не обвинили.

ШИЛА: Да конечно, не мог же он быть женат три раза так, чтоб все три жены были живы.

ГОБНАТЬ: Но разве не мог он притворяться перед каждой, что не был женат ни на ком, кроме нее?

ШИЛА: Вот негодяй! Какая же подлость и какая ложь – так поступать!

ГОБНАТЬ: Верно, такому мало нужно, чтоб много соврать, и легко причинять тяжкие обиды.

КАТЬ: Тогда невелика беда, что его сослали.

ГОБНАТЬ: Невелика. А еще хорошо, что мало таких, как он, после того осталось.

ШИЛА: И все-таки послушай, Пегь, интересно, что за сила скрывалась в том самоцвете, какой босая женщина дала Шенне, если великое горе так легко его покинуло. Как жаль, что такого самоцвета нет у всякого, кто в горе и печали.

ПЕГЬ: Как я и сказала, Шила, милушка, думаю, что на свете очень много таких, у кого есть этот самоцвет, и он облегчает им горе.

ШИЛА: Это как же, Пегь?

ПЕГЬ: Тот, кто смиряет свои желания и отдает свою волю и силы ради Господа Бога, или ради Спасителя, или ради справедливости и правды, хранит память об этом поступке в своем сердце. И когда придет к нему горе, оно уже не сможет сковать его сердце накрепко.

ГОБНАТЬ: А я думаю, что чем больше желание, тем и поступок значительней.

ПЕГЬ: Так и есть. Вот почему женщина сказала, что в тот день Шенна совершил поступок, благородней которого давно не было в Ирландии. «Отлучить от своего сердца лучшую женщину в Ирландии, прежде чем поступить с ней несправедливо».

НОРА: А по-моему, очень жаль, что они разлучились.

КАТЬ: Помолчи, Нора. Разве не стало бы еще жальче, если б они поженились, – при том, как обстояли дела?

НОРА: Ну что ж, храни нас Бог, Кать, думаю, твоя правда. И так и этак жаль. И очень жалко, что Шенна не смотрел в будущее.