Шенна

– Мне ли тебя не узнать! Я тебя узнаю́ так же хорошо, как и ты меня. Так же хорошо ты меня, как и я сам тебя узнаю́. Так же хорошо я тебя узнаю, как и ты меня узнаёшь…

И так Диармад повторял всё те же слова вновь и вновь, меняя порядок, и если ему случалось пропустить хоть одно слово или сказать их не в том порядке, он возвращался и начинал сызнова, пока не успокаивался, если ему казалось, что он повторил их именно в том порядке, в каком хотел. Потом заговаривал он быстрее, так, будто побился об заклад, сколько раз сможет повторить одни и те же слова, не переводя дыхания. Он так сильно напрягался, что можно было подумать, будто вот-вот задохнется от недостатка воздуха. Чуть погодя Диармад вдруг перестал подхлестывать слова и уставился в угол комнаты.

– Позор всем вам, – сказал он. – Вон там несчастный, у которого голова раскалывается от боли, и никто из вас о нем не печется.

ШИЛА: Про кого это он, Пегь?

ПЕГЬ: Ни про кого, Шила. Бедняга просто бредил.

КАТЬ: Наверно, это у него у самого голова болела.

ПЕГЬ: У него самого, не иначе.

КАТЬ: Вот вам слово, когда-то давно я видела, как с нашим Шемасом было точно так же, когда у него болел палец. Левый большой палец, большой палец левой руки у него болел. И от этой боли начались у него бредни, и он звал мою мать и Нель и просил их присмотреть за тем мальчонкой в углу, у которого очень болит большой палец.

НОРА: И что же дальше, Пегь?

ПЕГЬ: Они просидели там еще порядком времени и слушали Диармада, но так и не смогли добиться от него хоть какой-то осмысленной речи.

– Что ты о нем думаешь, Майре? – спросил Шенна сиделку.

– Вряд ли ему что-то угрожает, – ответила та. – Для болезни хороший знак, когда бред такой бойкий. Я не замечаю у него никакого омертвения. Пить ему хочется, но жажда не слишком велика, и я даю ему доброй пахты.

Они вышли из комнаты.

– Есть ли хоть какие-то вести от Сайв? – спросил Шенна. – Или, может, кто-нибудь знает, в какую сторону она подалась?

– Здесь никто не видел, как она уходила, кроме Пайлш, – сказала сиделка. – На другой день после ярмарки Пайлш выбралась на улицу до зари. Из-за этих мошенников и хлопот, что они всем доставили, у бедной женщины выдалась бессонная ночь. Она сидела у дверей своей хижины в предрассветных сумерках. И увидала Пайлш, как из этого дома выходит женщина. Шла она, нахохлившись, и на голове у нее был капюшон. Направилась прямо к хижине и не ожидала, что Пайлш будет сидеть там в такую рань. Женщина та даже не заметила Пайлш, покуда не столкнулись они. Посмотрели друг на дружку и обе не промолвили ни слова. Пайлш редко рот открывает, только если кто-нибудь сам заговорит с нею, да и тогда не слишком торопится с ответом. Сайв прошла по дороге на северо-запад, ускоряя шаг. Это дорога к большому городу. С тех пор ее не видали ни живой, ни мертвой, и я не слыхала, чтоб кто-нибудь видел ее в то утро, кроме Пайлш.

– Что же ты с ней не поговорила, Пайлш? – спросил Кормак.

– Вот уж не знаю я, – ответила та не торопясь.

– Верно и крепко, как наконечник на палке хромого, – сказал Кормак, – что она ушла за Шиги, только не из любви к нему и не из-за его богатства тоже. Много хитрых уловок провернул он за свою жизнь, но даю вам честное слово и свою руку на отсечение, что самой хитрой и подлой проделкой для него самого окажется то, что он провернул с Сайв в день ярмарки. Если она отправилась за ним, а так оно и есть, – то укройся он от нее хоть в буровой скважине, ему и это не поможет. Сайв его настигнет и сладит ему узкий галстук, а это так же верно, как то, что у него есть шея. Пусть мне отрежут ухо, если не сладит. Думаю, если б он только знал, что она за человек, он бы ее обходил стороной. А теперь уж поздно.

– Послушай, Кормак, послушай меня! – сказала сиделка. – Не выставляй сам себя на посмешище. Чем заняться Сайв в большом городе? Что ей там делать? Кого она там знает? Как она разведает в этом городе хоть что-нибудь, если в жизни не была к нему ближе ста миль? И уж наверно, этому молодцу в любом уголке большого города знакомы даже крысиные норы. Поверь мне, если уж она пошла за ним вдогонку, очень скоро или сам он, или кто-нибудь из его людей ее прикончит… Если, конечно, она отправилась туда. Разумеется, может быть, что и не туда, и в этом нет ничего удивительного.

– Погоди-ка, – сказал Кормак. – Никакой другой замысел не вытащил бы ее из дома, кроме как изловить Шиги и предать его в руки закона. Навряд ли отыщется в памяти людской столь же отвратительный, низкий и неправедный поступок, как тот, что совершил он по отношению к ней и ее отцу. Она скорее дала бы изрубить себя на кусочки, чем позволила бы ему уйти безнаказанным, и поди упрекни ее в этом.

– Так что же, друг сердечный, если ты в душе так уверился, что она ушла из дома именно с таким замыслом, чего же ты сразу не вскочил и не бросился за нею?

– Еще вскочу, не изволь беспокоиться, – ответил Кормак. – Мне всего-то и нужно было узнать, куда она отправилась. Я надеюсь, ты останешься здесь, пока этот человек не придет в себя или, по крайней мере, ничто ему не будет угрожать.