Шепот под землей

Она решила поиграть со мной в «гипнотические гляделки»: уставилась тем неподвижным жутковатым взглядом, каким все бордер-колли строят вверенную им скотину. Я ответил «доминирующими гляделками» – мы, полицейские, так смотрим на граждан, когда хотим вызвать в них безотчетное чувство вины. Собака вздернула верхнюю губу, обнажая клыки. Я, в принципе, был близок к тому, чтоб оскалиться в ответ, но Флит скомандовала собаке «лежать», и та подчинилась. Только тут я сообразил, что с собаками, вообще-то, в музей нельзя, однако сказать ничего не успел.

– Это служебный пес, – пояснила Флит.

– Да? И в чем состоит его служба?

– Он предводитель всех моих собак.

– А сколько их у тебя?

– Так много, что я не справляюсь с ними одна, – ответила она и, глотнув еще вина, добавила: – Поэтому нужен предводитель, которого они слушаются.

– Как его зовут?

Флит улыбнулась.

– Зигги, – ответила она.

Надо же, подумал я.

– Будешь звонить мадам Тенг? – спросила богиня.

Не раньше, чем посоветуюсь с Найтингейлом, подумал я, а вслух сказал:

– Не знаю. Посмотрим.

– А что ты здесь-то делаешь?

– Внезапно почувствовал тягу к современному искусству, – ответил я. – А ты?

– У меня завтра вечером эфир на «Радио 4», обзор этой выставки, – сообщила Флит. – Если пропустишь, можешь потом найти на сайте, но ты не ответил на мой вопрос.

– Разве? А мне показалось, ответил.

– Ты на задании?

– Ну не могу я сказать, – покачал я головой. – Допустим, просто хочу слегка расширить свой кругозор.

– Что ж, – улыбнулась Флит, – тогда прогуляйся в дальний конец зала. То, что ты там увидишь, однозначно способствует расширению кругозора.

В дальнем конце зала у голой кирпичной стены размещались всего два экспоната, и народу здесь было ощутимо меньше. Эти экспонаты потрясли меня с первого взгляда. Так перехватывает дыхание при виде прекрасной женщины и изуродованного лица Лесли. Так поражает великолепный закат и зрелище ужасной автокатастрофы. На других посетителей они явно действовали так же: никто не подходил ближе чем на метр, а увидев, все осторожно отступали назад.

Внезапно на меня накатила волна такого ужаса, что захотелось кричать. Словно меня привязали к головному вагону поезда метро, который со страшной скоростью несется по Северной ветке. Неудивительно, что люди инстинктивно отходят подальше. Такого сильного вестигия я еще никогда не встречал. В этих экспонатах явно таилась мощнейшая магия.

Я вдохнул-выдохнул, хлебнул вина и только после этого решился рассмотреть манекен вблизи. Точно такой же, как и остальные, только поза другая: руки вытянуты вперед ладонями вверх, словно в молитве. Или, вернее, мольбе. То, что покрывало грудь манекена, сразу узнал бы любой, кто хоть как-то знаком с историей Китая – или игрой «Подземелья и драконы». Это была чешуйчатая броня воина терракотовой армии. Короткий доспех, состоящий из отдельных пластин величиной с игральную карту. Только здесь на каждой пластине было вырезано лицо. Все эти лица были очень схематичные – рот, две точки или щелочки вместо глаз и весьма условный нос – но при этом не повторялись. И на каждом ясно читалось горе и отчаяние. И я чувствовал это отчаяние. А еще – непонятный, необъяснимый ужас.

Худой мужчина лет тридцати, с длинным лицом, коротко стриженными темными волосами и в круглых очках, подошел и встал рядом. Я узнал его, поскольку видел на брошюре, найденной у Джеймса в шкафу. Это был Райан Кэрролл, автор экспозиции. В теплом пальто и перчатках без пальцев – значит, явно не из тех, кто ставит стиль превыше комфорта. Я оценил.

– Вам нравится? – спросил скульптор. С легким ирландским акцентом, который я если бы как-то и определил, то, наверно, как «дублинский средний класс». И то разве что под дулом пистолета.

– Какой-то ужас, – признался я.

– Еще бы, – кивнул он. – Но мне нравится думать, что еще и жуть кромешная.

– Это уж точно, – сказал я. Кэрролл, похоже, был доволен.

Я представился и протянул ему руку. Он крепко пожал ее испачканными в краске пальцами.

– Вы из полиции? – поднял он бровь. – Пришли по долгу службы?

– Боюсь, да, – кивнул я. – Речь об убийстве студента художественного колледжа. Его звали Джеймс Галлахер.

Никакой реакции.

– Я мог его знать? – спросил скульптор.

– Он был вашим большим поклонником, – ответил я. – А он не пытался с вами пообщаться?

– Как его, еще раз?

– Джеймс Галлахер.

Снова ноль эмоций. Я достал телефон и показал ему фото.

– Нет. Мне жаль.