Она протиснулась в первую попавшуюся комнату. Помещение было тесным и маленьким, мебель покрыта простынями. В окне солнце начало садиться, оставляя комнату в тени, остатки золота проступали сквозь простыни, пока они не стали бледными, скелетными на фоне сумрака.
– Нейт?
–
Что-то двигалось в пространстве. Невидимое, шаркающее. Оно взъерошило простыни. Тени взбирались по стенам, делаясь продолговатыми под лучами заходящего солнца, и у нее возникло отчетливое ощущение, что мертвые делают все возможное, чтобы вырваться из этой комнаты, куда она их привела: «Прочь! На выход! Мы хотим уйти!»
В воздухе витал запах гнили. В беспорядке что-то смеялось.
– Кто ты? – Она попятилась назад, двигаясь к двери. В недрах комнаты что-то грохнулось на пол. Простыня упала, обнажив забрызганное краской дерево мольберта художника.
–
– Это не имеет никакого смысла. – Она потянулась, нащупывая дверную ручку за спиной.
–
Ближе, ближе. Оно волочилось по полу, вытягиваясь, как тело, вырывающееся из могилы.
А потом он встал.
Она зажала рот рукой, подавляя крик.
Это был мужчина, или то, что осталось от мужчины. Его голова была вогнута, вбита, как будто тяжелым предметом. Его лицо было сморщенным, кожа местами сгнила до костей.
Его одежда была разорвана в клочья, руки покрыты дорожной сыпью. Серебристые волосы растрепанными клочьями росли на его голове.
–
– Кто ты?
– Я полуживой и полностью бессмертный. – Взгляд без век расширился. – Разве они не говорили тебе? Разве это не их любимая фраза? Non omnis moriar. Мы не умрем полностью. – Он снова рассмеялся, высоко, чисто и холодно. – Какая гниль. Какая чушь. Человек не создан для того, чтобы жить вечно. Этот уже много лет как умер. Он пригласил меня внутрь, и я шептал в его голове. Я пел в его коже. Я рассказал ему все свои секреты. Он мог бы жить вечно, но вместо этого он умер, разбился на обочине дороги, и теперь я играю на нем, как на клавесине.
Делейн врезалась в дверь. Ее телефон тяжело ударился об пол, и она оставила его, потянулась к ручке, пытаясь открыть дверь. Фигура-труп не бежал. Он вообще не двигался. Только наблюдал за ней, сквозь улыбку виднелись зубы.
– Я хотел бы, – сказал он, странно глядя на нее, – поговорить с моим сородичем.
–
Она не слушала. У нее не было шанса. Дверь распахнулась, и она вывалилась в коридор, налетев на какую-то фигуру. На этот раз крик, вырвавшийся у нее, был полным. Она упала назад, отшатнувшись, и наткнулась прямо на Ричарда Уайтхолла.
Он был одет по-праздничному, в рубашку с воротником и праздничный жилет, на шерсти которого были нашиты жирные танцующие индюки. Его очки сидели на голове, и он смотрел на нее ужасно холодным взглядом.
– Интересно, – это все, что он сказал.
– Там что-то… – Она перевела дыхание, с трудом выдавливая из себя слова. Ее сердце колотилось так сильно, что было больно. – Там что-то есть. Что-то мертвое.
Уайтхолл лишь оглянулся через плечо, вглядываясь в душную тишину завешенной простынями комнаты. Мольберт валялся на полу, дерево разлетелось на щепки. Его глаз дернулся.
– Я ищу своего старого друга, – сказал он, закрывая дверь. – Человека по имени Марк Микер. Вы его знаете?
– Нет, – солгала Делейн. Ее сердце гулко стучало в груди.
Вздохнув, Уайтхолл поправил очки.
– Его телефон отключен. Уже несколько дней. Но он отправил сообщение, как раз перед тем, как пропал. Вы знаете, что там было написано?
В этот раз Делейн захотелось, чтобы голос внутри нее сказал что-нибудь умное.
– Нет, – повторила она.
Улыбка Уайтхолла была маленькой и рассудительной. Улыбка профессора, тщательно продуманная.