Магический вызов дождя у пуэбло — большого этнического массива индейцев, обитающих в засушливых районах современного юга США и Северной Мексики, — один из ярких примеров глубокой веры людей в возможности повлиять на силы природы через магическое изображение их действий, которые желанны в конкретном случае. Пуэблский прорицатель, в данном случае прорицатель племени хопи, убежден, что, изобразив на полу общественного дома кива молнии, несущиеся к земле с небес, он дал сигнал настоящим молниям низвергнуться с небесных высот вместе с дождем, с живительной влагой. Обычно индейские прорицатели не устраивали магического вызова, не будучи в какой-то мере уверенными в том, что многолетний опыт наблюдений над природой дает основание по видимым для прорицателя приметам провести такой сеанс вызова дождя. Бывают ошибки, но обычно народная астрономия не подводила того, кто обращался с призывом, с просьбой к природе. Так и здесь, у селения Шуэр, Нафа строго следовал указаниям старшего «коллеги» — прорицателя племени зуни, а тот в очертании ореола Венеры, в мерцании ее приметил резкие климатические перемены, уже связанные между собой давними наблюдениями. Говорят же кеты, завидя вокруг луны в ясную морозную ночь сильный ореол: «Однако через два дня холод придет еще пуще, луна чум ставит». И на самом деле через два-три дня мороз усиливается.
Магии вызова дождя помогла народная астрономия, ну а успех охотничьей, любовной и части лечебной магии, если они не сочетаются с каким-либо употреблением специальных снадобий, обычно простые совпадения, случайности, возводимые нашим давним предком в закономерности.
Собирались на охоту на кенгуру все мужчины какой-либо локальной группы австралийских аборигенов. Чертил их колдун на земле рисунок, изображающий контуры кенгуру: его тело, голову, шею, ноги. Каждый охотник либо бросал, либо просто втыкал копье в нарисованное тело. Куда впивалось копье, туда, считали австралийцы, и поранит охотник настоящего кенгуру. Копья брошены, исполнен воинственный танец вокруг изображения кенгуру, и охотники вышли на охотничью тропу. Много дней пройдет, прежде чем они добудут животное, и будет оно непременно поражено чьим-либо копьем, а то и несколькими. Нередко в то самое место, куда попало копье, пущенное или воткнутое в изображение. В такой случайной связи увидит охотник причинную связь, поверит в необходимость, в обязательность магического обряда перед охотой, как условие ее успеха. Хотя условием успеха были на самом деле охотничья смекалка, зоркий глаз охотника и его твердая рука, пустившая копье.
Заразительная магия — магия, направленная на что-то и на кого-то, — должна была и породила охранительную, защитительную — против чего-то или против кого-то. Самой классической охранительной формой стала лечебная магия, когда против возможных болезней подвешивают на одежду, в доме, в жилище и на колыбели младенца, как это делают и сегодня тувинцы, разного рода обереги: клыки хищников, куски кожи или шкуры, деревянные или металлические фигурки птиц, людей, зверей. Считалось, что удар болезни принимают на себя обереги и тем защищают самого человека. У кетов и у многих других народов Старого и Нового Света при долгой болезни кого-то по указанию шамана, колдуна, прорицателя делали человекоподобную куклу — заместителя больного. Делали ее чаще всего из простых материалов — травы, соломы. Призывали болезнь покинуть тело больного и переселиться в данное изображение. Затем куклу уносили в тайгу и бросали ее подальше от глаз людских.
В системе лечебной магии как магии предохранительной существовали своеобразные профилактические магические приемы. Призванием их было не лечить, а предупредить возможную болезнь, бесплодие и даже гибель самого человека и его потомства. Такие приемы достаточно ясно выражены в основных обрядах семейно-брачного цикла и касаются как проявления самой половой (любовной) магии, так и родильной, свадебной и похоронной обрядности.
Этнографической науке, как и всему обществоведению, известно классическое положение Фридриха Энгельса о том, что человечество знает два вида производства — производство средств существования и производство себе подобных, причем на ранних стадиях общественного развития второй вид нередко имеет преимущественное значение. Практика, опыт многовекового развития этнографических знаний и более чем полуторавековой истории этнографии как науки подтверждают теоретическое заключение Энгельса и выделяют семейно-брачную обрядность, равно и связанные с ней социальные отношения и религиозные воззрения, в особую группу культурно-исторических явлений.