Шерли

– В те времена землю населяли великаны, которые стремились сравняться с небесами. Грудь первой женщины, распираемая жизнью, подарила миру дерзновение, что почти могло сравниться со всемогуществом; силу, которая вынесла тысячи лет рабства в оковах; жизнеспособность, которая бесчисленные века кормила собой хищницу – смерть; неистощимую жизнь и незапятнанное совершенство, сестер бессмертия, которое после тысячелетий злодейств, борьбы и невзгод сумело зачать и родить Мессию. Первая женщина родилась на небесах; ее щедрое сердце напитало кровью жилы всех народов, и высоко несла она свою голову, увенчанную короной царицы мироздания.

– Она возжелала яблоко, и змей обманул ее. Впрочем, в твоей голове такая мешанина из Писания и мифологии, что тебя не поймешь. Ты так и не сказала мне, кто опустился на колени перед холмами.

– Я увидела – да и сейчас вижу! – женщину-исполина. Ее одеяние из небесной лазури ниспадает на вересковую пустошь вон там, где пасется стадо. Белое, как снежная лавина, покрывало окутывает ее с головы до пят, и края его украшены огненными узорами молний. Ее стан под грудью обвивает пояс, пурпурный, как закат на горизонте, и сквозь него сияет вечерняя звезда. Мне трудно описать спокойные глаза этой женщины. Они ясные и глубокие, как озера; их благоговейный взгляд устремлен к небесам, и его переполняют нежная любовь и молитвенный трепет. Лоб похож на облако, бледнее ранней луны, взошедшей до того, как сгустились сумерки. Она склонилась над Стилбро, сложила молитвенно могучие руки. Преклонив колени, она беседует с Богом лицом к лицу. Это Ева, дочь Иеговы, так же как Адам был его сыном.

– Какая-то она у тебя туманная и ненастоящая! Ну же, Шерли, мы должны зайти в церковь!

– Нет, Каролина, я не пойду. Останусь здесь со своей матерью Евой, которую теперь называют природой. Как я люблю ее, бессмертную и великую! И пусть свет небес больше не озаряет ее чело с тех пор, как ее изгнали из рая; здесь, на земле, она по-прежнему сияет во всем своем великолепии. Она прижимает меня к груди и открывает мне свое сердце. Ни слова больше, Каролина! Ты тоже почувствуешь ее и услышишь, если мы помолчим.

– Я исполню твою прихоть, да ведь ты сама заговоришь, не пройдет и десяти минут.

Мисс Килдар, поддавшись очарованию теплого летнего вечера, оперлась на высокое надгробие, устремила взор на полыхающий закат и погрузилась в приятное забытье. Каролина отошла в сторону и, расхаживая у стены сада перед домом священника, тоже размечталась. Шерли упомянула слово «мать», но для Каролины это слово означало не загадочную могучую великаншу из видений Шерли, а ласковый и заботливый человеческий образ – тот самый, в котором Каролина представляла свою собственную мать, незнакомую, нелюбимую и все же такую желанную.

«О, если бы она однажды вспомнила о своем дитя! Мне бы только встретиться с ней и, узнав поближе, полюбить!»

Так мечтала Каролина. Страстное желание детских лет вновь наполнило ее душу. В детстве эта мечта не давала Каролине спокойно уснуть, затем с годами поблекла и почти исчезла, но теперь вдруг вспыхнула ярким светом и затеплилась в сердце. Кто знает, может, действительно наступит тот счастливый день, когда мать придет, окинет ее любящим взглядом и ласково скажет: «Каролина, дитя мое, теперь у тебя есть дом, ты будешь жить со мной! Я сберегла для тебя свою любовь, в которой ты так нуждалась с младенчества, и теперь она будет холить тебя и лелеять».

Шум с дороги прервал мечты Каролины и видения Шерли. Девушки прислушались и узнали топот копыт; пригляделись – и заметили за деревьями металлический блеск. Сквозь просветы в листве мелькнули алые мундиры, сверкнули каски, качнулись плюмажи. Шестеро молчаливых солдат не спеша проехали мимо.

– Мы их уже видели днем, – прошептала Шерли. – Наверное, отдыхали где-нибудь неподалеку. Похоже, они стараются не привлекать внимания, и потому выбрали этот тихий час, когда все в церкви. Неспроста! А я ведь говорила: вскоре мы увидим нечто необычное!

Едва солдаты скрылись, а стук копыт затих, как в вечерней тиши вновь послышались звуки: нетерпеливый детский плач. Из церкви вышел мужчина с ребенком на руках – румяным двухлетним крепышом, вопившим изо всех сил. Наверное, мальчуган заснул в церкви и только что пробудился. Впрочем, свежий воздух и несколько сорванных с могилы цветков быстро успокоили его. Мужчина сел, ласково, почти как мать, покачивая малыша на колене. Две девочки лет девяти-десяти, которые вышли вслед за отцом, устроились по бокам.

– Добрый вечер, Уильям, – произнесла Шерли.

Тот уже заметил ее, сразу снял шляпу и радостно улыбнулся. С взлохмаченной шевелюрой и грубоватыми чертами лица, он еще не достиг преклонного возраста, но жизнь, похоже, его изрядно потрепала. Одет он был прилично и аккуратно, а одежда детей сияла чистотой. Это был наш старый знакомый Фаррен. Девушки подошли к нему.

– Разве вы не идете в церковь? – поинтересовался он, окинув их почтительным и робким взглядом.