Шесть граней жизни. Повесть о чутком доме и о природе, полной множества языков

Археологи нашли вырезанные из костей животных игральные кубики пятитысячелетней давности, так что и до меня многих наверняка завораживала их конструкция. Каждая грань имеет уникальное достоинство, и всё же все они составляют единство. Сумма цифр на противоположных гранях одинакова. Один и шесть равно семи, четыре и три равно семи, пять и два тоже равно семи. Семь – число нечетное и встречается во многих контекстах. Люди плавали за семь морей, в мире было семь чудес; радуга состоит из семи цветов, а неделя – из семи дней. Насчитывали семь добродетелей и семь смертных грехов, а божью коровку с семью пятнышками поверье связывает с ключами от Царства Небесного, принадлежащими Деве Марии. В природе многие птицы как будто бы тоже умеют считать до семи. Так, может быть, мозг легко оперирует именно этим числом?

У медоносных пчел кубик, вероятно, вызывает скорее визуальные ассоциации. Точка-единица, наверно, напоминает вход в жилище, а симметричные ряды шестерки походят на шестигранники сот. Но ведь пчелы и считать умеют только до шести, поскольку за день учитывают ровно столько временны́х отрезков. Всё, что больше, это всегда, вмещающее у них много разных жизней. Началом была одинокая царица, а из нее затем вырастало сообщество. У шмелей оно проживало одно лето, тогда как пчелиное сообщество в улье, благодаря собранному всеми меду, сохранялось и когда мир становился холод– ным и голым.

Взаимодействие может начаться с объединения вокруг чего-то с виду простого. Вполне достаточно игральной кости. В нашей семье к настольным играм постепенно добавились более изощренные развлечения, которые опять-таки могли собрать нас вместе. Музыке, танцам и поэзии тоже свойственны черты объединяющих языков. И кое-что из всего этого я, как мне казалось, находила у пчел.

Со своим медовым бутербродом я вышла на вечерний свет, где жизнь гудела-жужжала во всем диапазоне крылышек насекомых. Вероятно, эти звуки слагались в мелодии, которых я не улавливала, потому что слышались они в разных местах и исходили от почти незримых тел. Но они были. Следовало только поискать и приспособиться к другому масштабу.

Муравьиная стена

Легко понять, почему пчелы ассоциировались с богом солнца. Стихия их жизни – свет, питаются они нектаром, а в полете их крылышки производят звуки. Они владеют языком танца, символы которого соединяют содержимое цветов с разными сторонами света, и таким образом создают субстанцию из миллионов насыщенных секунд. Всё вокруг их жизни дышит поэзией. Подобно поэтам, они порой бывают одиночками, порой живут в довольно больших сообществах и в любом случае демонстрируют преимущества.

Более отдаленные их родственники, напротив, выбрали весьма приземленную коллективную жизнь, лишенную всего, что вызывает легкомысленные ассоциации. У них нет крыльев, нет красок, нет разговоров с цветами, нет шерстки, к которой может прилипнуть пыльца. Они редко отправляются в долгие одинокие путешествия и вместо того, чтобы летать или танцевать, маршируют. Можно ли полюбить и их? Во всяком случае, я сделала всё возможное, чтобы их понять.

Весной я, разумеется, замечала муравьев. Проснувшись от зимней спячки, они испытывали огромную потребность чем-нибудь подкрепиться, и березового сока явно было недостаточно. Сквозь стены дома они сумели учуять запах из кладовки, где заползли в открытую упаковку сока. Я чуть их не проглотила. Потом я обнаружила их в сахаре, хотя он лежал в металлической коробке. Они вправду норовили влезть повсюду.

Чтобы избавиться от муравьиных караванов на кухне, я насыпала сахару в плошку и поставила ее подальше от дома. Мне совершенно не хотелось делить кухню с муравьями, хоть они и чистоплотны. Другое дело, что плошка потом загадочным образом исчезла, но к этому они вряд ли причастны.

Почему я относилась к муравьям не так, как к шмелям? Ведь происходят они фактически от одной и той же насекомоядной осы, хотя пути развития ее потомков разошлись: меж тем как пчелы приспосабливались к разным условиям, муравьи строго держались коллективной, несколько аскетичной жизни в и на земле. Шмели передвигаются словно древесные белки, а муравьи, как голые землекопы, живут подземными колониями.

Жизнь под землей обеспечивает хорошую защиту. Однако успешность муравьев объясняется прежде всего их количеством и сплоченностью. Чем больше их становилось, тем успешнее они существовали. Сейчас известно четырнадцать тысяч видов муравьев, и наверняка имеется столько же неизвестных. Поскольку каждый вид выбрал собственную модель жилища, они приспособились к разному окружению и живут во всех достаточно теплых уголках земного шара. В совокупности их численность сейчас больше, чем число секунд, прошедших после Большого взрыва.