Читаем Шесть граней жизни. Повесть о чутком доме и о природе, полной множества языков полностью

Не трогательно ли, что они здороваются тем же способом, каким кормят потомство? Разве это не говорит об их заботе друг о друге? Иногда они даже пытаются ухаживать за умершими собратьями, пока не почуют запах тления. Тогда умершего спешно уносят прочь, в кучу отходов, расположенную в стороне. Когда один ученый перенес запах трупа на живых муравьев, их тоже быстро утащили вон из гнезда, хотя они оказывали активное сопротивление. Главное, что запах сигнализировал о смерти, ведь в мире муравьев запахи говорят правду.

Тем не менее муравьи способны использовать язык феромонов, чтобы сознательно вводить в заблуждение. Как и мы, они умеют лгать. Эти хитрецы, например, пробираются в чужие жилища и подают сигнал: «Выходите и нападайте!» Когда гнездо в результате пустеет, обманщики без помех крадут личинки, из которых затем выкармливают рабов.

Ложь – противоречащий правилам, но изощренный способ применения языка, ведь она показывает, что, точно зная реакцию других, можно ими манипулировать. Даже когда лгут по эгоистичным причинам, выходят за пределы собственной сферы мышления. Ложь, стало быть, указывает, что муравьи понимают, как могут думать другие особи.

Чем больше я размышляла об элементарном языке муравьев, тем отчетливее видела его многосторонность. Он может указывать дорогу и предостерегать, может информировать о пище и свидетельствовать о тождестве, может вникать в окружающую среду и сообщать о ролях в группе. Вдобавок еще и ложь, и кодирование секретных сведений. Африканские бродячие муравьи в своих опустошительных походах велят авангарду оставлять пахучие следы, извещающие, когда главным силам надо выжидать, выдвигаться или окружать жертву. И словно этого мало, некоторые ученые пришли к выводу, что муравьиный язык может использоваться как своего рода математика. Дело в том, что один из видов муравьев, кажется, комбинирует свой язык с числом пи, чтобы измерять поверхности.



Снаружи лил дождь; сквозь шум капель доносились удары молотка. Один из плотников продолжал обшивать рейками хибарку, где будет спальня моей сестры. Хорошо иной раз послушать его рассуждения об обрешетке, шпунтованных досках и прочих вещах, из которых создавались конкретные комнаты. Я сама порой тоже чередовала свое писательство с разборкой сарая, где прежние хозяева щедро оставили всё, что там хранилось. Инструмент прямо-таки просил, чтобы его рассортировали, ведь каждый имел точное название и назначение. Долота, зубила, стамески, клещи, напильники, дрели, сверла, гвозди и шурупы всех размеров надо было разложить по порядку, после чего я с удовольствием выбрасывала старые электрические провода, банки с высохшей краской и всё прочее, нарушавшее систему. Во мне издавна живет стремление держать суматоху жизни под контролем, и сарай с инструментами как бы заместительно эту тягу удовлетворял.

Слова, говорящие о жизни, отличаются от других. У них смазанные границы, противоречивые ассоциации и много слоев, так что трудно соорудить из них что-то по-настоящему стабильное. Нынешние философы разрешают эту проблему, делая язык абстрактным, но таким образом они отбрасывают саму жизнь. Конечно, чтобы получить целостную картину, всё же требуется определенная дистанция. Вот так обстоит дело и для меня: чтобы писать о масштабных взаимосвязях, мне нужно быть одной, не отвлекаться на общественные пласты языка. Потому-то я часто уезжала в укромные писательские хижины.

Дальше всего я забралась в романтической юности, когда твердо верила, что жизненные проблемы можно решить за одно лето. Вдобавок я считала, что люблю острова, и искала самые что ни на есть уединенные. Увидев рекламу туристического бюро, которое предлагало «недели Робинзона Крузо» на западном побережье, я тотчас с ним связалась. Турбюро обеспечивало палатку, провиант и перевозку морем на необитаемый островок в тамошних шхерах, где меня на неделю оставят в одиночестве. Мне казалось, что именно туда я и стремлюсь – на скалистый островок средь вольных горизонтов.

На катере я узнала, что «неделю Робинзона Крузо» проведу в полном смысле слова одна. До сих пор на это решился лишь какой-то бывший военный корреспондент, и в шхерах он не выдержал, потому что там как раз бушевали грозы.

Когда катер ушел, я осмотрела снаряжение, которым меня снабдили. Кроме палатки и канистры с водой там был бесформенный моряцкий мешок, где, судя по всему, лежали в основном консервы. Подсказка, дающая представление насчет удовольствий предстоящей недели. По причине неподъемной тяжести я оставила всё на берегу и пошла знакомиться с островом.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Обитель
Обитель

Захар Прилепин — прозаик, публицист, музыкант, обладатель премий «Национальный бестселлер», «СуперНацБест» и «Ясная Поляна»… Известность ему принесли романы «Патологии» (о войне в Чечне) и «Санькя»(о молодых нацболах), «пацанские» рассказы — «Грех» и «Ботинки, полные горячей водкой». В новом романе «Обитель» писатель обращается к другому времени и другому опыту.Соловки, конец двадцатых годов. Широкое полотно босховского размаха, с десятками персонажей, с отчетливыми следами прошлого и отблесками гроз будущего — и целая жизнь, уместившаяся в одну осень. Молодой человек двадцати семи лет от роду, оказавшийся в лагере. Величественная природа — и клубок человеческих судеб, где невозможно отличить палачей от жертв. Трагическая история одной любви — и история всей страны с ее болью, кровью, ненавистью, отраженная в Соловецком острове, как в зеркале.

Захар Прилепин

Современная русская и зарубежная проза / Роман / Современная проза / Проза