С научной точки зрения образ Иггдрасиля как нашего исконного дома не лишен смысла. Приблизительно 3,2 миллиона лет назад одна из наших прародительниц упала, к примеру, с какого-то дерева. При необходимости она могла, более-менее выпрямившись, ходить по земле, хотя там, внизу, среди шустрых гиен и саблезубых кошек она была беспомощна. Дерево обеспечивало более надежный приют, и ее сильные руки с гибкими пальцами хорошо приспособились к лазанью. Недоставало ей только одного – легкости белки, сама-то она весила около сорока килограммов. Несмотря на относительно большой вес, она, по крайней мере однажды, вскарабкалась на двенадцатиметровую высоту – в раскачивающуюся крону. Интересно, что она там делала? Назвали ее Люси, потому что ученые как раз слушали песню «Битлз»
Почему деревья приобрели в мифах такое значение? Из-за давних воспоминаний? Дети ведь часто лазают по деревьям. Изящные ветви березы на участке не годятся для лазанья, но, склоняясь к земле, образуют почти что шалаш. И у меня самой действительно пробуждалась память о жизни в древесной кроне.
С тесного заднего двора вяз сумел добраться до моего стокгольмского балкончика. Год за годом я наблюдала, как он приближается, и, когда листва наконец достигла балкона, мне показалось, будто это древесное жилище на полпути к небесам. Вяз был сказочным компаньоном. Весной он делился своими маленькими плодами с круглыми крылышками; они походили на серебряные монетки и служили полезной добавкой к салатам. У них и название подходящее: манна. Потом лопались почки, появлялись листья, наполнялись разветвленными жилками. И тогда там происходило нечто особенное. Чтобы всем протянуться к солнцу, листья повели себя весьма демократично. Крона приняла форму лестницы, где самые нижние листья были чуть больше верхних, а также содержали больше пигмента, чтобы воспринять солнечный свет. По мысли дерева, ни одна ветка не должна иметь преимуществ перед другими.
Кстати, различий у этой сотни тысяч листьев тоже хватало. Помимо разного местоположения, они были сформированы генетической мозаикой. И всё же росли от одного ствола, а потому по-братски делили воду, которую давало им дерево. В жару они испаряли сотни литров влаги, шедшей на пользу всем окружающим. Ночами все листья впадали в расслабленный сон, слегка обвисали. Осенью некоторые держались чуть дольше других, и многие успевали исполнить отдельный танец, прежде чем все собирались на земле. Вместе они весили, наверно, как набитая дорожная сумка и месяцами совершали вместе с деревом и Землей путешествие вокруг Солнца.
Увы, однажды мои близкие отношения с вязом закончились. Некий инспектор счел, что корни могут повредить фундамент, и дерево решили спилить. Я помню, какой шум поднялся среди общественности, когда в 1970-е годы несколько стокгольмских вязов должны были уступить место выходу из метро. Протестующие сторонники вязов быстро забаррикадировались в гамаках и палатках среди деревьев и после ряда стычек сумели спасти их. Я такого успеха не добилась, и мой вяз спилили. Как оказалось позднее, совершенно напрасно, потому что фундаменту корни не угрожали. Но среди них обнаружилось кое-что еще. История вяза не завершилась. Пень пустил новые ростки, а я получила спил, рассказавший мне историю этого дерева.
Я всегда видела вяз сверху, в необычном ракурсе, теперь же увидела его изнутри. Ближе к середине была полость от давнего нападения гнили, которое дерево сумело отразить. Вокруг нее изгибались годичные кольца, повествующие о росте дерева. Со стороны, обращенной к дому, кольца были ýже, нежели с другой, где имелось больше пространства и света. Некоторые кольца вообще были тоньше – видимо, образовались они в более суровые годы. Когда я их пересчитала, оказалось, что вязу только что сравнялось сорок лет. Именно в этом возрасте вязы обычно цветут. В лучшем случае они могут дожить до пятисот лет, если древесина не понадобится для стола с красивой текстурой или для днища лодки.