Шесть граней жизни. Повесть о чутком доме и о природе, полной множества языков

И всё же наследие – часть идентичности. В то же время оно открыто переменам, ведь пусть одуванчик никогда не станет розой, но его задатки варьируются соответственно среде обитания. Каким образом возникали вариации, оставалось большой загадкой до середины XIX века. Именно тогда один человек начал сеять горох и наконец нашел объяснение.

Вообще-то Грегор Мендель не собирался посвящать себя земледелию, хотя его семья владела крестьянским наделом. Его интересовали в первую очередь вопросы жизни. Благодаря стипендиям и урокам он изучал философию, физику и математику, но для исследований требовалось состояние или меценат, а у него не было ни того, ни другого. Профессор посоветовал ему поступить в монастырь августинцев, поддерживавший естественнонаучные исследования.

Со времен Средневековья в монастырях выращивали лекарственные растения, и, когда Мендель вступил в орден, ему дали возможность дополнительно пройти несколько университетских курсов. Благодаря полученным знаниям, а также микроскопу он сумел взяться за вопрос, который не давал ему покоя.

Крестьяне с давних пор скрещивали разные виды, не понимая, как передаются свойства, да и в классификации Линнея тоже не нашлось места скрещиваниям, или гибридам. Вот почему Мендель хотел с этим разобраться путем экспериментов. Сперва он ставил опыты на пчелах, но потерпел неудачу, ведь пчелы спариваются в небе и генетика у них весьма особенная. Более многообещающими оказались опыты с разноцветными мхами, но их не одобрил аббат. Мхи никогда не вызывали радости, а уж в монастыре их размножение воспринимали поистине слишком бурно.

Иное дело растения. Горох мог заодно служить дополнением к рациону, и Мендель завел в монастырском саду собственную теплицу. Там он без помех растил своих питомцев на грядках и за восемь лет сумел с помощью кисточки опылить десятки тысяч растений гороха. Он скрещивал зеленый горох с желтым, сморщенный – с гладким, белоцветный – с фиолетовым, высокорослый – с низкорослым и благодаря математической подготовке составил таблицы развития. И удивился. Когда он скрещивал высокорослые экземпляры с низкорослыми, в результате получались не растения средней высоты, а высокорослые; а когда скрещивались белоцветные и фиолетовоцветные экземпляры, в результате получались только белоцветные. Однако свойства, не проявившиеся в первом поколении, могли проявиться позднее: они как бы всё время присутствовали, только скрыто. Родителей было двое, так что, должно быть, здесь имеют место доминантные и резервные свойства.

Мендель опубликовал свои таблицы в местном научном журнале и один из примерно сотни экземпляров послал Дарвину. Он читал немецкий перевод дарвиновского «Происхождения видов» и подробно его законспектировал. Но дарвиновский экземпляр останется непрочитан; столь же мало интереса выказали и другие современники Менделя. По сравнению с теориями Дарвина касательно наших животных предков «гороховые» таблицы Менделя выглядели весьма уныло. Поэтому его опытам пришлось, подобно семенам, дожидаться других времен; внимание они привлекли лишь после его кончины.

Когда теории Менделя наконец-то сделались объектом внимания, генетика превратилась в отдельную научную отрасль, хотя тайны в ней остались. Как из упорядоченных генов могло возникнуть огромное многообразие жизни? Разрешить эту проблему выпало другому человеку и другому растению.

Барбара Мак-Клинток родилась в самом начале ХХ века, когда законы Менделя уже приобрели известность. Ей тоже пришлось выбирать между замужеством и исследованием генетики, ведь замужних женщин из университета отчисляли. С другой стороны, у Мак-Клинток вряд ли было время завести семью. Ее исследования занимали шестнадцать часов в день, которые она делила между лабораторией и полем, где растила кукурузу. Для нее кукуруза была больше чем материалом исследований. Словно этакий Амур, она спешила от мужских цветков к женским, чтобы опылить их прежде, чем это сделает ветер. Двигаясь по делянкам, она почти исчезала, так как, несмотря на прозвище Биг-Мак, была намного ниже растений. И помещая клетки кукурузы под микроскоп, она тоже чувствовала себя исчезающе маленькой, хотя и на иной лад. В своей огромной увлеченности она прямо-таки сливалась воедино с тем, что видела, и потому различала больше других.

В своем микромире она занималась великими вопросами изменения и наследования жизни. В математических таблицах Менделя гены в хромосомах походили на аккуратно нанизанные бусы, но собственные ее результаты показывали нечто более необузданное, более нерегулярное. Некоторые гены непонятным образом прыгали вокруг.