Шесть невозможных невозможностей

От следующего раунда меня избавляет стук в дверь. Это конюшенный жилец. Ему на вид под тридцать – он лет на десять младше мамы. Разговаривает с легким акцентом кокни – звучит старомодно, но он держится так, точно это круто. Наверняка козел.

Оливер – его так зовут – обменивается приветствиями с мамой и выражает восхищение тем, как она преобразила кухню.

– Ее просто узнать невозможно, Джули. Я вижу, у вас здесь дело с размахом.

Он кто? Мистик, что ли? Специалист по гаданиям на свадебных тортах?

Они начинают болтать об Аделейд. И он не намерен сматывать удочки.

– Значит, вас здесь двое? – спрашивает он.

А его какое дело? Хочет взять в аренду свободные спальни?

Мама кивает.

– Мы с Робом недавно расстались.

Нет, только не личные откровения.

Неловкая пауза.

– Надеюсь, вы не против, что я там живу, – говорит Оливер. – Чувствую себя в некотором роде вторженцем.

И правильно делаешь, приятель.

– Ну что вы, даже не думайте. Аделейд обожала Летти. И она была очень привязана к вам.

– Это было обоюдно. Она была потрясающая женщина.

Меня сейчас стошнит.

Оливер смотрит на меня.

– Летти – это моя покойная бабушка.

– Ясно, – говорю я. Да мне плевать. Что он вообще здесь делает? Хочет подбить клинья к матери? Улучшить жилищные условия, переехав из конюшни в большой дом?

По его одежде я пытаюсь понять, чем он занимается. На нем джинсы прикольной сине-черной расцветки, зеленый свитер с очень длинными рукавами, которые наполовину скрывают руки, и черные высокие сапоги с красной шнуровкой. Прямые светлые волосы разделены на косой пробор, очки в банальной металлической оправе… Или кино, или архитектура.

– Чем вы занимаетесь? – спрашиваю я.

– Я трендовый аналитик и прогнозист, – говорит он.

– А если точнее?

– Дэн…

Это замечание из разряда «следи за своим тоном», но могу поручиться, что Оливер слишком уверен в себе, чтобы обижаться на такое.

– Я приезжаю в город, брожу по улицам, клубам и барам, наблюдаю за людьми, беседую с ними и выясняю, что они носят, едят, пьют, о чем разговаривают, что слушают, какие игрушки и гаджеты предпочитают. Затем я что-то записываю, фотографирую, снимаю видео – все это оформляю, показываю рекламным агентствам и их клиентам и, сделав презентацию, отправляюсь дальше. Так что, по сути, я помогаю рекламщикам толочь воду в ступе.

– Какая занятная работа, – говорит мама.

Звучит и в самом деле прикольно, только этот тип настолько доволен собой, что мне в его фан-клубе не место.

– Пойду выгуляю собаку, – говорю я.

Говард чинно встает и медленно направляется к задней двери. Он выглядит так, точно слегка… раздосадован. Хвост опущен. А мне казалось, собаки готовы гулять в любое время, днем или ночью.

– Смотри-ка, похоже, он знает слово «гулять», – говорит мама.

– Говард много чего знает, – говорит Оливер, поглаживая пса, идущего к выходу.

Говард поднимает хвост, мотает головой и становится высоким – насколько высоким может быть маленький пес.

У меня есть еще одна причина вывести Говарда. Я надеюсь наткнуться на Эстель. Полчаса спустя, когда я уже продрог до костей, ее по-прежнему нет. Странно ощущать одновременно облегчение и опустошение. Я направляюсь к торговому центру – нужно поискать работу. Здесь в основном находятся кафе, специализированные продуктовые магазины, домашняя паста, экопродукты, несколько магазинов одежды и художественная галерея. Есть благотворительный магазин, хозяйственные товары и газетный киоск. Трамвай, скрежеща, поворачивает за угол, когда я привязываю Говарда к ножке скамейки и собираюсь с духом, чтобы обратиться в благотворительный магазин насчет работы. И вот так удача – они с ходу берут меня, по вторникам и четвергам после школы. Легкотня!

Я направляюсь домой, когда из высоких дверей между двумя магазинами начинает валить народ. На вид они – мои сверстники, болтают между собой. Я понимаю, что они инвалиды, в основном с синдромом Дауна. А за ними идет Эстель, держа за руку девочку.

Эстель улыбается во весь рот. Ее прямые светло-каштановые волосы по середине разделены пробором и заправлены за уши. Они сияют – должно быть, она моет голову каждый день. И ушки аккуратные и милые. А глаза темно-голубые или серые – пока я не имел возможности толком разглядеть.

При виде меня ее улыбка немного вянет – я это ясно вижу, – но нам не разминуться. Я смешиваюсь с группой – вокруг суета, шутки, прощания, никто не торопится. Эстель деваться некуда. Вероятно, только поэтому она здоровается со мной.

– Ты кто? – спрашивает девочка рядом с ней.

– Филлис, это… Извини, ты Дэн?

– Дэн – это я, – говорю я. «Дэн – это я?» Что за бред? Я разговариваю как лепрекон. Дело дрянь.

– Он переехал в соседний дом, – объясняет Эстель, тем самым, очевидно, давая понять Филлис, что это единственная причина, почему она со мной разговаривает.

– В дом Аделейд? – уточняет Филлис.

– В тот самый, – говорю я. Что я несу? Мог бы просто сказать «ага». А я выражаюсь как ведущий телевикторины.

– Она умерла в кровати, – говорит Филлис.

– Ага. – Вот тут «ага» совершенно не к месту. Можно подумать, что я бездушная скотина, которой сто раз плевать, где умирают пожилые дамы.