Шестая загадка

– Моцарт, – говорил он мне на веранде отеля в Рош-Пине, – всегда останется Моцартом. – Его глаза наполнились слезами: – Это чистая гениальность, ниспосланная Богом на землю.

Об опере я не имел ни малейшего представления, но поверил ему на слово.

Незадолго до того, как ему исполнилось двадцать три года, он уже был отцом троих детей и восходящей звездой в синагогальном пении. Крайника пригласили в Бруклин, спеть на еврейский Новый год в синагоге Браунсвилла. На второй день праздника он прочел в газете, что в «Метрополитен-опере» дают премьеру с Хосе Каррерасом. Он не смог удержаться. Вечером потихоньку ускользнул от своих, приехал в театр и в темноте прошел в зал, заложив за уши пейсы, чтобы не быть узнанным. Как зачарованный, он смотрел на сцену, по которой двигались ярко одетые персонажи, пока Каррерас, напрягая связки, услаждал его слух звуками своего божественного голоса.

– И тогда, – признался он мне, – я понял одну вещь. – Плечи у него задрожали под черным пиджаком, который вдруг показался слишком для него просторным. – Я понял, что я ничем ему не уступаю. Я никогда никому этого не говорил, но это правда. У меня не было его опыта, но голос у меня не хуже, и музыку я чувствую так же хорошо, как он. Я знаю, почему Моцарт поставил ту или иную ноту именно в этом месте, как будто он написал эту оперу специально для меня. Короче говоря, я понял, что мог бы быть там, на месте Каррераса.

Мы долго молчали, а потом я спросил:

– И правда, почему бы нет?

– Потому что я родился в семье ультраортодоксов, – тихо ответил он. – Для нас, таких как я, нет особого выбора. В семнадцать лет мы все начинаем задавать себе вопросы, но это не настоящий бунт – так, гормоны играют. Потом у тебя появляется столько дел, что ты вообще перестаешь об этом думать; ты даже не отдаешь себе отчет в том, что стал истово верующим. Ты же не спрашиваешь себя, почему ты мужчина или почему ты любишь картошку. Бог послал мне это испытание. Он одарил меня талантом, чтобы поставить перед выбором.

И Крайник сделал свой выбор. Вернувшись домой, он объявил ошеломленной семье, что больше не будет петь. Никогда. Год он провел в ешиве, за книгами, после чего рабби, высоко ценивший его рассудительность, но не слишком одобрявший его усердие, граничившее с помешательством, отправил его на розыски казначея одной из ешив, который сбежал, прихватив двести тысяч долларов пожертвований. Через две недели Крайник его поймал. Так он стал частным детективом. В этом смысле он не был исключением: особенность нашей профессии в том, что она сама тебя находит, а не ты ее. Но в отличие от всех нас, светских детективов, он обладал огромным преимуществом: внутри общины у него практически не было конкурентов.

Крайник, как всегда, обрадовался моему звонку, хотя слегка насторожился:

– Во что ты собираешься впутать меня на этот раз?

– Крайник, на этот раз дело идет о жизни и смерти.

– Когда неверующий начинает рассуждать о жизни и смерти, жди неприятностей.

– Мне надо, чтобы ты нашел мне человека в похоронном бюро «Хевра Кадиша», желательно на кладбище Яркон.

– Что он должен уметь?

– Брать взятки.

Я вкратце пересказал ему всю историю. Он немного помолчал, а потом вздохнул. Крайник – специалист по вздохам. У него их целый репертуар.

– Найду кого-нибудь. Дай мне пару часов.

– С Божьей помощью или без?

– Раввины знают Талмуд? Летчики умеют водить самолеты? Найти могильщика, который умеет брать деньги в конверте, не так уж трудно.

В каждом расследовании наступает такой этап, когда ты делаешь другим одолжения, но и у тебя копятся долги: перед патологоанатомом Гиснером, криминологом Гастоном, частным детективом и ультраортодоксом Крайником. Сыщик всегда работает с людьми, которые знают других людей. С годами ты выстраиваешь целую сеть отношений с теми из них, чья жизнь достаточно тесно переплелась с твоей, чтобы ты мог попросить об услуге. Это не совсем дружеские связи, но это чертовски их напоминает.

Сорок минут спустя я уже сидел за рулем. Я ехал, как водитель бензовоза, с открытыми окнами и включенным на полную мощность кондиционером. Тель-Авив, как любой большой город, просыпается мгновенно, заполняя улицы людьми и выхлопами автомобилей. Я ненадолго остановился возле «Ар-кафе» на бульваре Ротшильда и после краткого колебания взял навынос ржаной сэндвич с брынзой и болгарским перцем, который проглотил на двух красных светофорах, посадив на колено красивое пятнышко майонеза.

Офис Женской ассоциации взаимопомощи располагался в двухэтажном здании на улице Бреннер, первый этаж которого недавно отремонтировали и побелили, а второй так и оставили в грязи и копоти. Я нажал на кнопку дверного звонка, и через секунду дверь мне открыла энергичная светловолосая женщина за сорок в ярко-красных укороченных брючках. Есть очень немного женщин, чьи щиколотки могут позволить себе щеголять в таких брюках. Она не относилась к их числу.

– Вы Ширман?

– Ханна?

– Я разговариваю по телефону, дорогуша. Проходите.