Шестьдесят килограммов солнечного света

Многие из них усмехались ему с благодарностью в глазах, с полной грудью счастья оттого, что они получили возможность провести вечер в присутствии такой блистательной особы, и молча брали норвежскую купюру. Большинство заработало по целых десять крон, а белобородый штурман заверил их, что десять норвежских крон равны десяти датским, что равно десяти исландским. Это общескандинавское платежное средство. Зато им не сказали, где разменять эту купюру на те ислмонеты, которые имели хождение в лавках этого фьорда. Но, конечно же, в ущельях в глубине долины есть какие-нибудь банкоматы, которые примут такую фиолетовую купюру с изображением двоих неизвестных знаменитостей в шейных платках.

Некоторые раздельщицы ушли, словно зачарованные своей купюрой, прочь с места действия в свои хижины и держали ее перед собой обеими руками, словно карту сокровищ из будущего, а других в это время привлекла гармонь, которую вытащил на причал коренастый стюард и теперь игрой сзывал народ. Послышался голос бодрого матроса, напевающего “Ja, vi elsker dette landet!” [135]. А другой матрос попытался вытащить двух исландок с собой на танец, но они прохохотали между собой его приглашение.

Капитан Мандаль бросил взгляд на все это, а затем перевел его на свою девушку, которая все еще стояла на палубе «Марсея» и солила селедку. Да, она работящая!

Одна раздельщица отличилась, самая старшая, она засолила больше других – заработала целых пятнадцать крон и получила свои две купюры. К тому же от остальных отличалось ее имя – Хюгльюва, – а также и манеры, и поведение. Каменно-холодный взгляд ввинтился в глубоко посаженные глаза капитана, стоило ему только похвалить ее тщательно подобранными словами. Казалось, она не хотела их слышать, потому что сейчас она опустила подбородок и кивнула головой, так что жесткие волосы упали ей на глаза. Но затем она подняла лицо, потому что прибежал мальчишка, принес мокрую от слизи шляпу, сказал, что эта вещь работников из Лощины, и попросил передать ее владельцу, он, мол, нашел ее на взморье.

Место, где кипела работа, теперь заполонили чайки, которые подбирали и съедали оставшихся рыбешек и вкусные внутренности, спрятавшиеся между камнями. А над ними парил угрюмый ворон.

Когда раздельщицы получили то, что заработали за день, и пошли на звук гармони (на причале танцевали две пары) или домой спать, настал черед мальчишек. Некоторые из них не принимали участия в работе, но им захотелось попробовать: а вдруг им все же заплатят. Арне видел людей насквозь и сразу вычислял обманщиков, спрашивал их, как им удалось сохранить свои штаны чистыми при разделке селедки. А когда очередь дошла до Геста, он сразу увидел, как тот много трудился, а к тому же помнил, как этот мальчишка нес селедку по причалу в примитивной лохани. Да, а это часом не тот мальчик, которого он встретил на причале, когда высадился на берег?

Гест не знал, что ему сказать или предпринять, и смотрел снизу вверх нерешительным взглядом на штурмана и капитана, пока последний не вынес вердикт, что этот парень трудился много.

– Дай ему пять крон.

Затем капитан всмотрелся туда, где кончался причал, и увидел: Сусанны у бочки с селедкой не было. Она ушла домой? Он обшарил глазами всю местность до Мадамина дома, но не обнаружил ее светлых волос, и почувствовал, как его сердце забилось так сильно, что выбило из него все спокойствие. Она вот просто так взяла и ушла домой спать? Даже не поблагодарив за этот вечер и ночь, даже не…? Разве она не собиралась подарить ему кое-что в эту ночь, которая по всем приметам была ночью его жизни? А он убежал с борта, какая-то непонятная дурацкая сила велела ему оставить ее – неужели он и в самом деле так испугался ее пыла, блеска вожделения в глазах? Но ведь должна же она была понять, что его звала служба, ему было необходимо выполнить свое обещание, заплатить работникам… куда же она могла уйти?

Глава 17 Золото по́та

Полчаса спустя пятнадцатилетний паренек все еще стоял на оконечности Косы, уставившись на купюру, покрытую бледно-красным замысловатым узором в викингском стиле и украшенную посередине Розой Олава, знаком норвежского короля Олава Святого – по крайней мере, так ему объяснил один матрос. Глаза Геста следили за сложными извивами чужого узора, корни которого восходили к язычеству, а король-христианин присвоил, – и его разум был заворожен. Он снова и снова разглядывал купюру, пока окончательно не поверил, что вот он стоит здесь с пятью кронами в руках, – красиво отпечатанным свидетельством того, что его труды были оценены, что он чего-то стоит в этом мире. И да, если он и был «убогим на иждивении общины», – хотя он им явно не был, – то совсем не простым убогим. И он твердо решил отдать норвежскую купюру Лауси.