Шестьдесят килограммов солнечного света

Анна из Мучной хижины возмужала на засолке сельди и щеголяла румянцем во всю щеку; она подошла к алтарю, словно раздельщица – к своей бочке: большерукая, долговязая, в ее размашистой походке было что-то мужское. Поговаривали, что она почти обручена с одним не очень молодым матросом с «Марсея», – во всяком случае, он сидел на скамье, беспрестанно моргая, и улыбался до ушей, так что во рту сверкали зубы и дырки в них. И эта улыбка была такой ослепительной, что едва не превратила конфирмационное платье в подвенечное. Анна и Гест прочли «Символ веры»: без выражения и без запинки, а потом их попотчевали кровью и плотью Христа. Первая представляла собой наикрепчайший коньяк из закромов хреппоправителя, а последняя – торт «Наполеон» в чистом виде из печки экономки Халльдоуры. И едва они, уже полностью конфирмовавшиеся, успели проглотить свои порции, по Косе пробежал радостный ветер и отогнал тучи от солнца, так что все доски в пахнущей лаком церкви засияли.

На боковой скамье справа на хорах сидел Арне Мандаль: нарядный, шикарный, очень светловолосый, а рядом с ним – белобородый штурман. Капитан отметил про себя, что стена над алтарем остро нуждается в алтарной доске.

Затем юным конфирмантам велели отойти в сторону, занять место сбоку от алтаря и смотреть вперед в помещение церкви. Органистка Вигдис налегла на орган, и оттуда грянул сопровождающийся громким скрипом современный свадебный марш в честь ее подруги. Внутренние двери церкви распахнулись, и Сусанна важно вошла в сопровождении господина, которого раньше в этих краях никто не видел: очевидно, это был ее отец-датчанин. Однако оказалось, что нет: это прибыл не кто иной, как сам Йохан Сёдаль, рыбопромышленник из Кристиансунна, который поставил на этот короткопалый фьорд в морской дали абсолютно все, а сам до сегодняшнего дня не ступал на его землю. Сёдаль был толстоватым, кустистобровым, средних лет, голова у него была почти лысая, а нога, судя по всему, широкая: его снаряжение и манеры говорили о том, что это человек большого достатка, большого размаха, но при этом всем было ясно, что его основа – неотшлифованная, грубая и ржавоболтная: что сам он выбился из тяжкого труда и боли, что фундамент своего богатства он тащил на своей собственной широкой спине. Он и впрямь был широким, с медленными движениями, тяжелыми мясистыми щеками, подбородком, носом и ртом, а глаза были почти не видны на его безбрежном лице. Он носил усы, оканчивающиеся длинными тонкими навощенными кончиками, и эти усы, контрастируя с его солидным телом и грубой кожей, в какой-то степени были на его лице гостями – горизонтальной поперечной черточкой, протянувшейся за щеки. А вот в правой руке у него была вертикальная черточка, черная: роскошная трость, которая, как и усы, казалось, служила одной-единственной цели – придать этому человеку как можно более властный вид.

Около этого якоря при полном параде порхала невеста – длинношеяя русалка, прямоспинная, океански-плавная в движениях. Фате так и не удалось скрыть ее красоту – она лишь усиливала ее почти дьявольским образом. Моряки и мужики, дамы и бабы, дети и пророки повернули головы и едва не проглядели все глаза, а рассудок у них помутился. Никогда еще они не видали такой королевы – и сам этот фьорд не видал, ее красная помада взорвалась во всех их ветропродутых головах словно бомба – она была как живописное полотно! Кроме помады, здесь было и много других новшеств, усиливающих эффект от этой сцены для жителей ледяного края: исландские свадебные церемонии до того не подразумевали ни фаты, ни марша, ни такого роскошного выхода невесты, – обычно жених с невестой шли в церковь вместе и всю церемонию сидели на так называемом брачном стуле. А тут были новые, чужие обычаи в новой церкви, и после кое-кто ругал этот «спектакль накрученный».

И такой роскошной трости, как у Сёдаля, сегюльфьордцы тоже никогда не видели: блестящей, обсидианово-черной, с золотым набалдашником и позолоченным острием.

Свадебное платье Сусанны было длинное, просторное – белопенный сугроб, который она втолкнула перед собой в проход между скамьями по направлению к алтарю, где уже стояли они: Ауртни-исландец и Арне-норвежец, один в пасторском облачении, другой в жакете. Также там стоял свидетель – штурман с «Марсея», тот самый широколицый и краснощекий белобородик. Из-за фаты невеста видела все это великолепие в сновиденческой дымке, от чего оно лишь усиливалось. Она не сводила глаз с мужчины, поджидавшего ее. «Бог ты мой, я выхожу за него – за этого приезжего бога», – подумала Сусанна под фатой и ощутила, как ее грудь потряс порыв любви; а на улице начался дождь.

Норвежский ярл-корабельщик приземлился на переднюю скамью (после того как все подвинулись на один зад в сторону окна) со слегка комичной гордостью, которая, казалось, говорила: