Шестьдесят килограммов солнечного света

А прямо перед ним, на третьей скамье, среди крепко-бородатых норвежцев, сидел усатый мужчина: коротконосый, толстощекий, румяный скорее от вина, чем от работы на улице, нарядный, огалстученный, запрокинувший голову на воротник пальто, так что подбородок смотрел в воздух, и под ним просвечивал второй подбородок. Это лицо чем-то напомнило Гесту форель: щеки розовые, низ белый. Этот человек ему не знаком? Что-то было в этом доверительном пленительном облике, этом дружеском выражении лица, – и вот свершилось: тот мужчина посмотрел на него, и их глаза встретились. Гест впитывал в себя его взгляд, пока тот человек резко не отвернулся и не сосредоточился на новобрачных и свадебной церемонии. В этом лице было что-то такое: оно перевернуло в его душе страницу.

В сутолоке перед церковью, где по людям хлестали последние капли непогоды, Гест снова заметил его: сейчас этот щекастый надел роскошную шляпу – высокую, блестящую, черную, и это тоже задело струнку в душе пятнадцатилетнего конфирманта, у него стало на сердце как у путешественника, идущего издалека, который вновь увидел дымоход отчего дома. А немного погодя он услышал, как торговец Кристьяун громко поздоровался с тем человеком и назвал имя Копп. Сердце замерло. Это же он! Это Копп! Его отец номер два! Конечно, это он! Как же он его сразу не узнал? Значит, за те два с небольшим года, как они расстались, так много всего произошло? Перед его взором навесили так много всякой черноты, что он не сразу разглядел его за ней? Или сам торговец так изменился? А что же он здесь делает? Он узнал, что будет конфирмация? Или его просто пригласили на свадьбу?

Но он же вряд ли знает Мандаля и всех остальных? У Геста голова шла кругом: Купакапа приехал! Он здесь! Его жизнь снова перевернется?

Мальчик очнулся, когда Хельга встала перед ним, и подергала за пиджак, и закричала сквозь шум толпы вокруг: «Фирмовался!» А потом рядом встала Сньоулька со всеми своими зубами, которые сейчас напоминали не что иное, как горную цепь, которая, изогнувшись подковой, возвышалась над всей этой сценой.

– Папкя где? – спросила она, и глаза мальчика непроизвольно начали искать черный цилиндр-дымоход, а потом женщина ответила сама себе: – Не, воть он где!

Они все посмотрели вбок и увидели сквозь толчею побитых дождем локтей, что старый плотник с Нижнего Обвала подошел к экономке Мадамина дома, стоящей у угла церкви. Он стоял там и во все глаза смотрел на новокрещенного ребенка у нее на руках, а потом вытянул жилистую руку и положил на середину пеленки. Халльдоура неловко улыбнулась и в ответ на это отвернула ребенка от его распутника отца. Затем ее окружила стайка девочек, которые хотели посмотреть повязку на глазике, и Лауси на мгновение остался один: согбенный, седой, украшенный морщинами. Когда в дождливое царство прокрался единственный солнечный луч и осветил его лицо, старый плотник стал словно нарисованный гениальным Рембрандтом. Луч исчез, едва появившись, и Лауси поднес тыльную сторону ладони к одной глазнице и вытер со своего глаза слезинку, которую вызвал у него этот маленький глазок.

– А тебе можно будет одежду себе оставить? – спросила Хельга Геста.

– Нет, мне ее вернуть нужно, – ответил он и тут увидел, как Кристьяун ведет своего коллегу Коппа прочь из толчеи в сторону норвежских домов, просторного склада и славной горы бочек. Новобрачные уже выдвинулись; они выбежали из церкви на полянку почти бегом, и было заметно, что они смеются. «Какое облегчение», – пробурчал кто-то. А жених снял пиджак и натянул его над обоими, словно крышу, для защиты от дождевых капель.

«Глянь-ка, Гриму не свезло / в день такой жениться[142]», – раздался выкрик в толпе. А батрачки со Старого хутора в это время пытались поскорее увести пророков домой: из них Йеремиас пришел на праздник в подштанниках-мокроштанниках, дырявых как решето и в желтых пятнах. Лауси побрел к своим домашним и пригласил их сесть в лодку, но Гесту не хотелось домой, он хотел остаться. Сньоулька взяла слово у своего отца и возмутилась: неужели он не придет на застолье в честь собственной конфирмации?

– Мама мясной суп свайила, а еще Манги пидёт!

– Мне нужно остаться здесь, – сказал Гест, и голос его был тверд – как узел на бантике у него под кадыком.

– Ну и дуйень! Сваʹбный обед – эт ток для знати!

– Что такое? – тихо спросил Лауси; его голос все еще был склонен над ребенком в пеленках.

– Мне надо… Я…

Больше мальчик ничего сказать не мог, он убежал к норвежскому складу, базе и помосту, спрятался в углу за бочками и начал всхлипывать.

Глава 31 Длительность горя