Шестьдесят килограммов солнечного света

Гест мыкал свое горе и сомнение наедине с двадцатью семью тысячами бочек и оплакивал ту черствость, которую проявил к этим своим близким, этим хорошим людям, которые были к нему так добры. Значит, он больше хотел, чтоб он был Копп, а не Сугроб? Он не мог дать ответ. Но он украдкой выглянул одним глазом из-за бочек и сквозь слезы увидел, как его близкие, повесив голову, семенили на берег, на старое место высадки перед Мадаминым домом, где стояла их жалкая лодчонка. Лауси все еще не привык швартовать лодку к причалу, который сам же и построил, так что на сегодняшнее богослужение – как и по другим своим делам на Косе – он пришел с мокрыми ногами. Гест смотрел, как лодка исчезает за тремя норвежскими сельделовными шхунами, а потом снова появляется из-за них. Он задумчиво глядел на эту темную одушевленную точку, которая, плеща веслами, медленно двигалась по тихой быстрине фьорда, словно мысленно прощался с ними всеми. Затем он в изнеможении сел под сильно пахнущим штабелем бочек и глядел на аккуратную кучку потрохов в камнях на взморье, пока туда не занесло норвежца-бондаря: тогда он нехотя поднялся и поплелся к тому месту, где шло застолье.

На туне близ Аквавыти была ватага мальчишек-подростков и пара-тройка девчонок. Ребята интересовались пиршеством, и кто-то швырнул им полбутылки, и теперь они ссорились из-за нее, как чайки из-за мыши. На парадную одежду Геста обратили внимание, его обступили, стали дергать за бантик, а потом начали передразнивать. Один ушлый мальчишка играл роль пастора и женил всех желающих, свидетели вставали в позы и сильно переигрывали, а кто-то играл и солидного рыбопромышленника, опирающегося на трость, соорудив себе усы из черных верхушек щавеля, а самый младший вдруг разразился тирадой на крайне забавном норвежском, и вся сцена перешла в визг и смех. Мимо прошли Ханс и Бальдвин, раскрасневшиеся от желания попасть на застолье; они напоминали двух неизданных писателей, курсирующих по орбите на ярко освещенном банкете в честь вручения литературной премии. Да, как же могло случиться, что людей, у которых башмаки датские, не пригласили на такое торжество?

Когда начало смеркаться, в окнах дома проступил свет, а раскаты смеха, доносящиеся изнутри, с течением вечера становились все громче, и в конце концов послышалось пение. Сначала красивые песни, в которых слышался голос Вигдис, а потом они сменились фривольными шлягерами, и наконец просто криками без мелодии и без голоса в темноту с крыльца и площадки за домом. Норвежцы попа́дали друг на друга, и вскоре экипажи кораблей начали драться. Пасторская чета поспешила убраться восвояси через полянку, а лица у них были строгие.

Гест целую вечность проторчал близ дома, в котором шло застолье. Сперва с ребятами, потом с остряками и под конец один, в кромешной темноте, и сторожил входную дверь, словно в ней было заключено начало мира. Этот обед в честь конфирмации выдался довольно студеный. Но тот, щекастый, все не выходил. И вот наконец ему послышалось, что за домом кто-то крикнул: «Копп!» Он перешел на ту сторону, но однако держался на почтительном расстоянии – и ему показалось, что он увидел, как коротконосый профиль показался на фоне освещенного окна среди каких-то других людей. Снова раздался зов: «Копп!» – и другой голос ответил: «Сделай подкоп!» За этим последовал громкий хохот.

Юный конфирмант осторожно приблизился, но никого не увидел: очевидно, люди зашли в дом, все голоса смолкли, лишь окна светились во мраке. В одном из них виднелась толпа веселых людей, а в другом можно было различить человека, берущего в руки гармонь. Гест подошел еще ближе – и тут у него перед глазами высветилось лицо: огненно-красное, с круглым пылающим углем вместо рта. Он сообразил: это лицо человека, всосавшего огонь своей сигары, так внезапно осветился его облик в темноте, вислощекий, с большими мешками под глазами – единственная красноватая тлеющая луна среди ночи. Это видение сопровождалось звуком: струя мочи хлынула на землю, а затем лицо человека пропало, лишь огонек сигары слабо трепетал.

Это он. Справляет нужду. Один в темноте. Стало быть, судьба вновь свела их вместе, примерно таким же образом, как в первый раз, когда Гесту было два года, а этот торговец рано поутру занимался мочеиспусканием позади собственного дома в Фагюрэйри. – Ко… Копп? – произнес Гест из темноты.

– Кто там? – рявкнул торговец и засосал сигару, так что его лицо вновь осветилось.

Гест подошел ближе и увидел, что мочащийся торговец заметил его, свет из окна позади осветил лицо мальчика.

– Что ты хочешь? Кто ты? – недовольно спросил он с произношением человека, держащего сигару в зубах.

– Я… я Гест, – ответил мальчик и подошел еще чуть поближе.