– Да, – согласилась Париса, даже не думая картинно напрячься при его появлении. Вообще, любой, кто сидел слишком спокойно – как, скажем, высокоодаренный телепат, – окружал себя жутковатой аурой, которая сама по себе нервировала. Далтон казался идеальным примером обескураживающе особенного мага, каким Париса очень старалась не быть. Нормальность и ее вынужденная имитация – чуть вздрогнуть от испуга, удивленно поморгать – это наше все.
Но раз уж Далтон ничем не выдал своего приближения, то и Париса отбросила рефлекторные реакции, которых от нее обычно ждали. Позволила себе, по сути, быть собой: не удивилась, никак не меняясь в лице.
И от своего занятия не оторвалась.
– Как бы там ни было, скука меня не оттолкнет. – Просто она задумала нечто иное. Например, хотела посмотреть, принесет ли наконец плоды парадокс Тристана Кейна и Либби Роудс.
Далтон скрестил руки на груди и присел на краешек стола.
– Спрашивай уже, – сказала Париса, перелистывая страницу книги. Проклятия крови. В сухом остатке ничего слишком сложного, разве что цена. Почти всякий проклинающий в итоге сходил с ума, и почти всякий проклинаемый в конце концов сбрасывал с себя чары – ну, или хотя бы производил потомство, которое их отменяло. Таким образом природа стремилась к равновесию: с разрушением всегда шло перерождение.
– Мы знали о твоем муже, – сказал Далтон, говоря, видимо, за высшее руководство Общества. – Но не о твоем брате или сестре.
В голове у него вертелся другой вопрос, но Париса не удивилась тому, что до него еще нужно добраться. Разум Далтона заволокли тучи смущения, плотные слои стратосферы, через которые предстояло пробиться.
– Это потому, – сказала Париса, – что с моим братом ничего не случилось. – Она перевернула еще страницу и прочитала ее. – Раскапывать совершенно нечего.
Далтон немного помолчал.
– А вот Каллум вроде как нарыл нечто интересное.
В голове у Парисы, куда Далтон, к счастью, доступа не имел, Амин всегда был мягок, а Мехр тверда.
Доброта и была слабостью Амина. «
А Мехр терзалась собственной злобой. «
Париса закрыла книгу и подняла взгляд.
– Военное дело – это поиск компромисса. Обе стороны должны потерять некую малость ради победы, – раздраженно заметила она. – Если Каллум и выведал какие-то мои секреты, то только потому, что так было выгодно мне.
Далтон нахмурился.
– Ты думаешь, я виню тебя за то, что ты раскрыла?
– Да, я думаю, что ты считаешь меня слабой и теперь хочешь утешить.
– Слабой? Нет, ни в коем случае. А что плохого в том, что я попытаюсь тебя утешить?
Париса не ответила, и тогда Далтон напомнил ей:
– Каллум этими секретами тебя же и убил.
– Нет, – возразила Париса, – это ведь не он сделал за меня выбор. Я сама.
Далтон опустил взгляд на свои скрещенные руки: как скажешь.
– Спрашивай, – повторила Париса, на этот раз нетерпеливо, и Далтон снова обратил на нее внимание. Париса то и дело видела проблески его вероломных граней, забытых и спрятанных под замкóм. Она всегда замечала их в самые интересные моменты. Но, занимаясь наукой, обсуждая книги или идеи, Далтон совершенно не походил на свою спектральную форму. Она пробивалась наружу в мгновения вроде этого, когда он смотрел на Парису с таким напряжением, в котором сам же не угадывал голода. Когда искал чего-то вслепую во тьме.
– Ты запретила вмешиваться, – начал он, но Париса остановила его, замотав головой.
– Да, и хорошо, что ты сдержался. Иначе кто-нибудь – тот же Каллум – мог заметить, где мы находимся, и я бы проиграла.
– Ты же вроде сама назвала Каллума победителем, – изобразил удивление Далтон.
– Он победил, но и я не проиграла.
– А-а…
Далтон устремил взгляд в пустоту.
– Зачем ты тут остался? – спросила, глядя на него, Париса. – Весь мир был у твоих ног.
– Мой мир здесь, – не оборачиваясь, ответил Далтон. – И даже нечто большее.
Она видела разрозненные элементы его исследования. Он ничего не прятал, и неспроста – прятать-то было нечего. Так, древние мифы о происхождении, эпоха Бытия, искра зарождения человека.
Очаровательно, право слово. Еще один искатель смысла жизни.
– У тебя есть только то, что решила дать тебе библиотека, – поправила его Париса.
– Уж лучше это, чем то, что я должен взять от мира, решив выйти в него.
Повезло же ему, раз может позволить себе такую самоотверженность. И миру, видимо, тоже. Париса такой щедрой не будет, даже близко.
– Лучше ли?
– Я знаю, к чему ты ведешь, – сказал Далтон. – И ты, видимо, начинаешь понимать, что я скучнее, чем ты думала.