Шестерка Атласа

Рэйну возмущало снисходительное отношение к Либби и Нико, хотя сильнее возмущали разговоры о том, чтобы разделить этих двоих, или предположения (которые шепотом высказывал Каллум), будто одного терпеть куда проще другого. Рэйне эта пара казалась системой из двух звезд, в которой обе звезды удерживают друг друга в поле взаимного притяжения и потому не гаснут. Рэйна даже не удивилась, выяснив, что Нико правша, а Либби – левша.

– Отрицай сколько влезет, но эти двое доказали свою ценность. Ты вот какой вклад сделала?

– А ты? – огрызнулась Париса. – Ты же ученый. Можешь двигать науку и без Общества.

Сказала представительница древнейшей профессии.

– О, как мило, – отозвалась она, услышав презрение, которое Рэйна почти не скрывала. – Вот, значит, как ты обо мне думаешь? Алчный суккуб, которого надо приволочь к судьям?

– «Суккуб» звучит куда лестнее, чем то, что было у меня на уме, – ответила Рэйна, и Париса закатила глаза.

– Слушай, ты, может, не замечаешь, но я-то вижу твою потребность пожалеть меня. Мило с твоей стороны. И совершенно излишне. – Париса плотнее сжала губы. – Каллум меня не наказывает, он пытается меня победить, но у него не выйдет. А если разрываешься между нами, не понимаешь, кого выбрать, то послушай: знай ты то же, что и я, предпочла бы меня ему в любой ситуации.

– Ну так раскрой нам, что тебе известно, – рассердилась Рэйна, поверив ей лишь наполовину. – Раз ты его так сильно ненавидишь?

– Ненависти нет. Я вообще к нему ничего не испытываю. Да и ты, если бы знала, что для тебя хорошо, последовала бы моему примеру, – предупредила Париса, а калатея в горшке в углу задрожала от дурного предчувствия. – Ну, мы закончили?

Да… Нет… В некотором смысле Рэйна получила желанный ответ: Париса и правда гонится за Далтоном, а еще у нее зуб на Каллума. Однако причины всего этого по-прежнему не давали покоя.

К несчастью, то же было видно и Парисе.

– Заешь, почему я для тебя загадка? – ответила она на мысли Рэйны и, подойдя ближе, понизила голос: – Ты думаешь, будто раскусила меня. Думаешь, будто встречала подобных мне прежде, но ты понятия не имеешь, кто я такая. По-твоему, я – это моя внешность? Мои амбиции? Ты даже близко не можешь вообразить сумму всех мои составляющих. Искать будешь – не найдешь, пока я сама все не покажу.

Так легко было бы сейчас ввязаться в спор, но ведь именно этого Париса и добивалась, а что еще хуже, настолько сильных телепатов Рэйна прежде не встречала. И это выбивало из колеи. Дело, видимо, было в образовании: Рэйна считала мысли абстрактными и бесформенными, поэтому большинство телепатов могли их прочесть, а вот уже истолковать – нет. Да и тех, кто мог, легко получалось спровадить из головы.

Невесомая, магия Парисы не внедрялась, она впитывалась. И Париса была права: Рэйна не видела ничего.

– Не надо мне завидовать, – прошептала ей на ухо Париса. – Лучше бойся меня.

И она, пойдя дальше по коридору, исчезла из виду.

Париса

Она всегда могла определить, в какой части дома сейчас Далтон. Во-первых, его окружал плотный кокон магии: клубки заклинаний, которые возникали, вспыхивая подобно пламени. Во-вторых, он не так хорошо защищал свои мысли во время работы, а работал он обычно один. Один он вообще оставался довольно часто, если только не прогуливался по территории поместья в компании Атласа, как-то наставлял их шестерых или работал с другими членами Общества, когда те приходили в особняк по особым проектам. Да, он умел защитить свои мысли, но все же бывали времена, когда даже Далтон Эллери не мог не пустить Парису к себе в голову.

Ночью спал он мало; она слышала, как гудят его мысли, сосредоточенные на вещах, которые с расстояния разобрать не получалось, пока она не расслышала то, в чем уже не могла ошибиться.

Париса.

Почему секс? Он был так незатейливо безэмоционален, первобытен. Напрямую возвращал к основным импульсам. И хотя в самый разгар действия мысли не оформлены и аморфны, когда бурлит такая химия, защитить их не так-то просто. Хороший секс никогда не бездумен; сосредоточенность не пропадает, она лишь переходит на другой уровень. Париса знала это, ведь она хорошо освоила свое ремесло, и с первого же поцелуя Далтон стал бы ее: она отомкнула бы замочек его разума, и больше он от нее запереться бы не сумел.

После секса Париса держалась бы от Далтона на расстоянии, но за лето он успел бы намечтаться. Он думал о ней все чаще, и она допускала все более интимные мысли о нем, просчитывая, где станет ласкать его, целовать и покусывать в первую очередь. Теперь ее присутствие приводило его в трепет; она наклонялась к нему, когда он что-то объяснял, наполняла воздух ароматом своих духов.