Шестнадцать способов защиты при осаде

Меня накрыло какое-то непростое чувство вины. За эти годы я обнаружил, что почти не мучаюсь думами, если занят — не бумажной работой, не надзором, не раздачей указов, а реальным ручным трудом. Поэтому я присоединился к отряду, учрежденному для рытья траншеи под новую трубу. Нико меня отговаривал, но Фаустин заключил, что идея хорошая — нужно подать пример и показать, что я, император от народа, не боюсь пачкать руки, и все в таком духе. Я никогда не был большим любителем копать, но кто-то должен был резать, обрабатывать и подгонять древесину под распорочные балки траншеи. Стало приятной неожиданностью обнаружить, что я все еще могу вести прямую линию и на глаз вырезать идеальный куб. В один момент пошел дождь, моя одежда и ботинки вымарались в грязи. Каким-то образом вода не кажется таким уж чудесным даром, когда стоишь в ней по щиколотку, а по затылку и спине текут ручьи.

Излишне говорить, что мы наткнулись на несколько древесных стволов и гигантских камней. Город существует с очень давних пор, никогда не знаешь, с чем столкнешься, начав копать. В какой-то момент открылась даже каменная кладка какой-то постройки — из мрамора, так что в свое время она наверняка считалась величественной. Из мрамора в Городе ничего не строят уже шестьсот лет как. Но кувалды помогли нам справиться со всеми препятствиями. Позже я узнал, что мы наткнулись на считавшуюся утраченной гробницу Первого Императора. Предполагалось, что она будет завалена золотыми чашами по колено, но мы ничего подобного не нашли. Рискну предположить, что археологи и антиквары из Нижнего города нашли ее гораздо раньше, но по какой-то причине результаты исследований публиковать не стали.

К тому моменту, когда работы по прокладке трубы завершились, все мы устали как собаки и перемазались с ног до головы. Выглянуло солнце, высушило хлюпающую грязь, ровным слоем которой я был покрыт, — впервые в жизни я оказался в ситуации, когда меня можно было принять за робура. К черту благородный труд, подумал я. Никто не смотрел, и я удрал.

Одно из самых любимых моих мест в Городе — Парк Победы; вам он, наверное, известен как Хлебное поле. Мало кто ходит туда днем (и ни при каких условиях не ходите туда ночью), и там можно бродить по аллеям тополей, почти забыв, что находишься в самом сердце столицы мира. Я сел на каменный блок, оставшийся от какого-то старого здания, и попытался разобраться в том, что сделал, но все это было слишком запутанно. Я старался не думать о тех беднягах млеколицых, что погибли внизу, в стоке, сметенные рекой. Сравнительно скорый исход — никому не убежать от потока разъяренной воды внутри трубы, на глубине пятидесяти футов под землей. Они карабкались, спотыкались, толкались и царапали друг друга, но долго этот ад не продлился. Таким методом в Городе обычно выдворяют крыс с сеновалов; львы Земли против червей.

Я опустил глаза на свои руки: они были покрыты грязью, практически черной. По какой-то причине это меня рассмешило — если не можешь победить, присоединись, и все такое. Но неправильно с моей стороны претендовать на честь, которая никогда не будет мне принадлежать, поэтому я побрел к фонтану. Он не работал, что озадачило меня, пока я не вспомнил: ничего не будет, пока кто-нибудь не поднимет люк, не спустится в дыру, не запитает фонтан от насоса. Так я и сделал — и мне явилась вода.

Красивая стихия, и к тому же — жизненно необходимая. Я стоял и смотрел, как она играет и пенится. Вода может убить тебя, но без нее — никак. Палка о двух концах — как и почти всё в этом дурацком мире.

Я вспомнил, зачем я здесь, и принялся смывать грязь с лица и рук. Сделав это, я понял, как сильно хочу пить, поэтому сложил руки чашечкой, чтобы напиться. Вскоре ко мне подошел смотритель парка. Конечно, он не узнал меня — неряшливого и грязного.

— Ты, — сказал он. — Да, ты. Куда прешь? Ты что, грамоте не обучен?

Он указал мне на медную табличку с белыми буквами: «ТОЛЬКО ДЛЯ РОБУРОВ».

Я раскрыл ладони и позволил воде утечь сквозь них, как будто она меня обжигала.

— Мне очень жаль, — сказал я. — Обещаю, это больше не повторится.

29

— Я не видела тебя несколько дней, — сказала Айхма.

Она выглядела лучше; по-другому, но лучше. Такое не может вас не изменить, даже если тело по-прежнему работает так, как должно. Отныне ее лицо всегда будет тоньше, подбородок уже, глаза глубже. Она больше не была так похожа на свою мать.

— Был занят, — ответил я.

— Ну что? — Она огляделась и понизила голос: — Когда всё?..

— Уже, — сказал я ей.

Она выслушала не перебивая и в конце заключила:

— Ты идиот.

Я пожал плечами. Настроения не было.

— Ты чертов дурак. Что, во имя всего святого, на тебя нашло? Из всех твоих глупых, безумных, эгоистичных выходок эта — самая…

— Эгоистичных? — переспросил я.

— Да, черт возьми. Ты поставил свою глупую мораль выше спасения моей жизни. Не только моей, но и всех твоих друзей, раз уж на то пошло. И ради чего? Держаться за что-то здесь бессмысленно — ты сам так говорил!

— Может быть, не все так плохо, — мягко заметил я.

— И что это должно значить?