Шестнадцать зажженных свечей

Муха, резко оборвав пение, накрыл струны рукой.

— Виноват. Наверно, не то. Пьянь, поножовщина из-за бабы… Пардон, из-за женщины. Что? — Ухмылка блуждала по его лицу. — Общество шокировано?

И тут вскочила со стула Лена, закричала:

— Не верьте!.. Не верьте ему! Все он врет! Он… Он не такой! Он даже стихи пишет! Муха — поэт!

— Вот это новость! — с восторгом воскликнул Костя. — Может быть, стихотворец нам что-нибудь из последних творений…

— Извольте! — перебил Муха, поднимаясь со стула и ставя гитару к стене. — Как раз сегодня ночью накатил на меня потный вал вдохновения. Встал… — он взглянул на торт, — зажег свечи… — он посмотрел на остов гуся в блюде, — …извлек из хвоста пролетавшего за окном гуся перо, И накайлил стишок. Сейчас изображу..

Муха переменился: стал напряженным, строгим, исчезла его развязность. Он, явно волнуясь, вышел на середину комнаты.

— Опять же, — сказал он, чуть усмехнувшись, — посвящается имениннику.

Муха стал декламировать. С первой же строфы страсть зазвучала в его голосе:

Молчи, скрывайся и таи
И чувства и мечты свои —
Пускай в душевной глубине
Встают и заходят оне
Безмолвно, как звезды в ночи,—
Любуйся ими — и молчи.

Как сердцу высказать себя!

Другому как понять тебя!
Поймет ли он, чем ты живешь!
Мысль изреченная есть ложь…

Муха, так же как песню, оборвал декламацию.

— Дальше не написал: родитель поздно вернулся, хлопнул дверью и спугнул Музу. Затрепетала, сердешная, крылышками — парх-парх! — и вылетела в форточку, А у меня в голове как раз концовочка забрезжила. Пока есть только две строки:

Лишь жить в самом себе умей —
Есть целый мир в душе твоей…

Поэзия, доложу вам, дело тяжкое. Однако схема финала у меня в мозгах начерталась. Надеюсь закончить оптимистически, в таком смысле: чего это ты все молчишь да таишься, какой-то мир в собственной душе обнаружил. Во-первых, имей в виду, никакой души нет, наукой доказано. Во-вторых, что это за индивидуализм в наше бодрое время? Жми в родной коллектив, раскайся на собрании, и все будет на уровне мировых стандартов. Думаю толкнуть в какой-нибудь популярный журнал для юношества. Как вы полагаете, — он обвел всех, кто был в комнате, насмешливым лихорадочным взглядом, — возьмут?

— Я думаю, возьмут, — принимая условия игры, серьезно сказал Костя. — Только, по-моему, довольно примитивные рифмы.

— Достаточно, молодые люди, — перебил Владимир Георгиевич. — Тютчев для подобных упражнений объект мало подходящий. — Он повернулся к Мухе, — А читаешь ты превосходно.

— Благодарю! — Муха сотворил рыцарский поклон.

— И ты, конечно, разделяешь философию этого стихотворения? — спросил учитель школы каратэ. — «Silentium» — так, кажется, оно: называется? «Молчание»…

— Лучше не продолжайте! — вдруг закричал Муха. — Ведь будет назидание? Мораль? Не надо! Я сыт этим по горло… Все мы сыты! — Он обвел взглядом лица ребят, избегая взрослых. — Мы дохнем от ваших поучений! И проку от них — ноль! Потому что… — Он задохнулся от возбуждения, — Потому что в них нет и капли правды! Вы говорите нам одно, а думаете другое! Учите благородству, честности и прочее, а сами поступаете навыворот!

— Все? — спокойно спросил Владимир Георгиевич.

— Все! Все, как один! Только когда вырвешься из ваших лап, можно стать человеком! Вот, полюбуйтесь: Жгут! Дуля! Да и Ленка… Были нормальными людьми. А теперь? Тьфу! Смотреть противно! Дуля, ты бы уж совсем наголо дал себя обкорнать, что ли… Чего на полпути остановился? А ножом и вилкой тебя пользоваться научили? Научись! Без этого в интеллигентном обществе…

— Муха! — перебил Дуля. — Ты что, взбесился?

— Нет, почему же взбесился? — сказал Костя. — Он так думает.

— А ты, конечно, думаешь иначе? — зло спросил Муха.

— Все мы думаем иначе! — вдруг выкрикнул Очкарик.

— Смотрите! — театрально изумился Муха. — Наш тихоня заговорил. И как! Нет, я ничего не понимаю, конец света.

— Муха, — сказал Жгут, — я там… Когда мы собирались, был нормальным человеком?

Стало очень тихо, и Муха не нашелся сразу с ответом.

— Разумеется, — нарушил молчание Костя, — ему только такое окружение и нужно: он повелевает, остальные подчиняются…

— Сдаюсь, сдаюсь! — Муха шутовски зажал уши. — Как говорится, один в поле не воин. — Его взгляд опять метнулся по лицам Жгута, Дули, Очкарика, Лены. — Быстро вас перетряхнули. Ладно… Понимаю: надо рвать когти. — Он опять взглянул на Лену. — Да! Как же это так? Удаляться без подарка негоже. Вот что! — Муха подбежал к Лене, схватив ее за руку, сорвал со стула и резко толкнул к Косте. — Забирай! Не жалко! Я человек щедрый, дарю! — Костя вскочил, и теперь он и Лена стояли друг против друга. — Ну, чего же ты? Забирай, говорю. Ведь ты… Как это? Все забываю слово… Любишь ее! — И внезапно голос Мухи сорвался.