Шестой иерусалимский дневник (сборник)

и каждой срок сокрытости дарован —

что век живёшь, не ведая, насколько

ты дремлющей взрывчаткой фарширован.

799

Прохвосты, прохиндеи, проходимцы,

заметные по хватке и масштабам, —

фортуны вековечные любимцы

(нескучность мужиков любезна бабам).

800

Бывало время взлёта и упадка,

бывал еврей иллюзий диких пленником,

однако наша главная загадка —

в ползучей неприязни к соплеменникам.

801

Писать мудрёно – просто неприлично,

душе нужна при чтении приятность,

мудрёное всегда косноязычно,

а мне мила прозрачная понятность.

802

Целители, гадальщицы и знахари,

которые с невидимым на «ты», —

отменные, признаться надо, пахари

на ниве нашей дикой темноты.

803

Живу, как выжатый лимон,

в отдохновении глубоком;

отбыв лечебный угомон,

опять нальюсь горячим соком.

804

Усердно ища соответствия,

не видит мыслителей каста,

как ловко причины и следствия

местами меняются часто.

805

С тех пор, как этот мир содеян,

мы ищем путь по бездорожьям,

но верим дьявольским идеям

гораздо более, чем Божьим.

806

Пишу я то стихи, то мемуары,

и с ними же – со сцены выступатель,

а к вывеске «Культурные товары»

охотно притекает покупатель.

807

Впитывая жадно, словно губка,

все на свете что, когда и как,

я потом пыхчу, как мясорубка,

делая из этого форшмак.

808

Старость – это трудная стезя,

много в ней невидимых заборов,

и на всё покласть уже нельзя

из-за частых старческих запоров.

809

Таю немногое, а в частности —

один существенный момент:

в моей публичной безучастности

брезгливость – главный компонент.

810

Люблю полемику по-русски:

вразнос, без жалости, крушительно;

при должном качестве закуски

она влияет освежительно.

811

В ту полночь рак почуял тоже,

что выжить он во мне не сможет;

и мне приснились безобразные

чудовища ракообразные.

812

Смотрю на жизнь оптимистически —

пусть обвиняют в верхоглядстве,

а если глянешь чуть мистически —

сакральный свет лежит на блядстве.

813

Когда б я жил на свете дольше,

то и херни наплёл бы больше.

814

Радуюсь я, видя жизни буйство,

где огонь поганства подзатух,

но в чаду холопства и холуйства

слабо вызревает вольный дух.

815

Я получшал в пути тернистом,

весь эгоизм во мне примолк,

я стал настолько альтруистом,

что возвращаю взятый долг.

816

В культуре всё запутано и сложно:

что рушили, чуть позже – невредимо,

а многие нельзя звучат как можно

и даже иногда необходимо.

817

Моё по долгой жизни обретение —

встречал его у старых заключённых, —

что выучился жить я, как растение:

рад солнышку, и мыслей нету чёрных.

818

Близка вторая операция,

и это, в общем, замечательно:

в моём устройстве разобраться

врачи решили окончательно.

819

Пишу я не ахти, не чересчур,

но так как я от этого торчу,

меня прихватит подлый окочур

не ранее, чем сам я захочу.

820

Уже года и не осенние,

настала зимняя пора,

зато мне снятся сны весенние —

в них я гуляю до утра.

821

Из моих блокнотов и тетрадок —

всюду невзначай и между прочим —

светится иной миропорядок,

нежели Творец накособочил.

822

Давно на этом свете предпочтение

я книгам, не колеблясь, отдаю,

поскольку только выпивка и чтение

опрыскивают светом жизнь мою.

823

Были мной не раз уже замечены

в наших ощущениях секреты:

утром сигарета или вечером —

разные по вкусу сигареты.

824

Только от людей и ждёшь беды,

мне страшней торнадо и обвала

те из нас, чьи принципы тверды,

их вокруг меня, по счастью, мало.

825

Многие дела теперь подсудны;

числя их в разряде пустяков,

умные бывают безрассудны

чаще осторожных дураков.

826

Врачи меня подвигнуть норовят,

чтоб это я не ел, и это не...

Кормясь весьма охотно всем подряд,

особенно люблю что вредно мне.

827

Пение – не голос и не слух

(лично я лишён того и этого),

пение – волнующийся дух

тела, возлиянием согретого.

828

Склероз, недавний друг мой близкий,

велик и грозен, как Аллах,

я сам себе пишу записки,

напоминая о делах.

829

Ещё мы не в полной отключке,

и нам опасения лестны,

чтоб как бы на свадьбе у внучки

не трахнуть подругу невесты.

830

Река и море, лес и горы,

и всюду воздух льётся сочно...

Люблю природные просторы,

но по возможности – заочно.

831

Пишу я в никуда, ни для чего,

что выйдет – я не ведаю заранее,

но нечто сотворять из ничего —

божественное, в сущности, играние.

832

Теперь уже где я ни буду,

сюда захочу я вернуться,

чтоб чувством причастности к чуду

опять и опять захлебнуться.

833

Напрасно – изучать меня извне,

хотя копаться попусту приятно,

а то, что совершается во мне,

и мне по большей части непонятно.

834

Нет, мы на одиночество не ропщем,

уже благополучие важней,

но больно колет память:

в рабстве общем

гораздо жили ярче и дружней.

835

Мы не склонны сегодня к утопиям,

и иллюзии нам ни к чему,

но прекрасен и сладостен опиум,

и ещё мы вернёмся к нему.

836

С любой разумной точки зрения,

явив сухую рассудительность —

не человек венец творения,

а беспощадная растительность.

837

Увы, но мы стареем, не мудрея,

и разве что опасливость глухая,

наследственное качество еврея —

растёт, неторопливо разбухая.

838

Чтоб не смущалось разумение

патриотическое местное,

своё об этом месте мнение

я выражаю только лестное.

839

Много фактов, из коих история

лучше знала бы технику зла,

поглощает огонь крематория

и хоронит архивов зола.

840

Скисает моё поколение,

на домыслы падко дремучие;

огонь, обратившийся в тление,

мечтает, что вспыхнет при случае.

841