Шестой остров

Возвратившись в Пайсанду, я не мог работать. Грасиэла меня избегала. Иногда я ловил в ее взгляде затаенный трепет, словно она меня опасается. Ряд дней я был в прострации. Я остро почувствовал свое одиночество. Больше, чем когда-либо, больше, чем в страшные дни моего детства, я был жалок самому себе. Я даже не смел молиться. Мне было необходимо какое-нибудь самоистязание, и первое, что пришло мне в голову, было решение расстаться с Грасиэлой.

Я написал ей короткое письмо, предложил распоряжаться всем моим имуществом и оставил ее навсегда. В тот же вечер, ровно в десять часов, я отплыл в Буэнос-Айрес.

При первом толчке отчаливающего судна, под громкие гудки, возгласы и плач махавших платочками провожающих я уединился, пошел и сел на корме.

Во время плавания я в каюту не заходил. Так и просидел всю дорогу. Было жарко. В эту безлунную ночь меня притягивала непроглядная чернота моря. Глаза пытались проникнуть в его бездну. Всю ночь я не спал. Я молился. Горячо молился.

Кризис продолжался месяца четыре. Я совершил паломничество в Лухан ¹ и роздал все свои деньги нищим. Потом начал бродить по улицам Буэнос-Айреса: проводил целые дни, сидя на скамейках на площади Онсе, возле вокзалов Ретиро и Конститусьон. С наступлением осенних холодов приспособился ночевать в переходах метро или во дворах полицейских участков, куда меня не раз забирали за бродяжничество. Вначале я, бывало, подолгу ничего не ел. «Чучело!» — кричали мне мальчишки. Да, я превратился в настоящего «бичикоме» ⁷⁸⁷⁹, в изголодавшегося оборванца, в босяка. Однажды утром, мучимый голодом, я накинулся на черствые булочки, торчавшие из мусорного ящика на задах ресторана. Съел без всякого отвращения. И с тех пор я не голодал. Была середина первого правления Перона, и урны с отбросами доставляли столичным нищим разнообразную и сытную пищу. Они даже толстели за счет прибылей, принесенных войной.

Но вот пришел день, когда эта жизнь мне надоела. Я понял, что сам себя обманываю. Да, я намеревался истязать свою плоть. Это было актом отчаяния, инстинктивной реакцией. Было старым христианским средством. Что другое я мог тогда сделать? Теперь же я спохватился, что перестал страдать. Что привык к бродяжничеству и к нищете. Меня попросту стала томить праздность. Даже голодать уже не приходится. И я всегда нахожу укрытое местечко для ночлега. Я опускаюсь. Только и всего.

И я расстался с этой жизнью так же, как к ней пришел,— сразу.

Я сидел на скамье в парке Лесама, это парк на возвышенности, откуда видна Бока ', на холме, господствующем над равниной Бахо-Риачуэло, по которой я бродил несколько месяцев. Прежде мне было трудно сосредоточиться на мыслях о каком-то решении. Я уже привык думать о том о сем, без всякой цели. Проводил дни в состоянии отупения, без единой мысли в голове. И вдруг на этой скамье в парке Лесама меня озарило каким-то магическим светом, словно все окружающее ударило внезапно по моим чувствам. Был воскресный день. Я и сейчас помню мельчайшие детали тех послеполуденных часов. Группа парнишек с обычным в Боке явным генуэзским акцентом обсуждала перипетии гола, который забила команде Боки команда Сан-Лоренсо-де-Альмагро. Вихревой клубок желтых листьев замирал у ног статуи Деметры. Мальчуган, нервно хихикая, копошился в разверстых пастях львов. Продавец жареного арахиса, проходя мимо меня по аллее, с гримасой отвращения перестал выхвалять свой товар.

Стемнело, я остался один. Все сидел и строил планы. Потом поднялся и пошел по бульвару Колон, по направлению к Ретиро. Я озяб и проголодался. На углу улицы Рекова остановился послушать проповедника. После проповеди, когда началось пенье гимнов, ко мне подошла женщина в форме и сунула мне в руки брошюру. «Для спасения вашей души»,— сказала она. В этот вечер я попытался спорить с ними на тему спасения моей души. Я говорил о благодати, о свободе воли, но они меня не слушали. Им нужно было только, чтобы я их слушал. Я слушал. Слушал Долго.

На другой день я проснулся в приюте Армии спасения. Мне дали поесть, выдали чистую одежду и Библию, которую я спрятал под подушкой. В течение нескольких недель я им позволял наставлять меня в вере. По вечерам ходил с ними и пел гимны на перекрестках. Некоторые там были людьми доходящей до безумия душевной чистоты и ревностной самоотверженности, ими я восхищался, но я никак не мог принять эту их смесь вероучений и упрощенный прагматизм их кате-

¹ Бока — прибрежный район Буэнос-Айреса.

хизиса. Также и молебствия их мне не нравились. Богослужения протестантских сект мне всегда казались жалкими, в них нет магического элемента, присущего католическому обряду.

Намечая планы своего возвращения к нормальной жизни, я радиотеатр отверг сразу же. А ведь достаточно было бы появиться в «Парнасе», где у меня уже было имя, однако я решил навсегда покончить с халтурой. Отныне я буду писать серьезные вещи — романы или драмы.