Шестой остров

вал я в должности писца и казначея и вел запись оплаты, отправки и получения товаров, и во всех этих сделках, где мне, казалось, так сподручно было бы красть и взятки брать, я не присвоил ни одного флорина сверх заработанных собственным трудом. И уж поверьте, когда пикаро вроде меня в двадцать шесть лет становится честным человеком, он в этом куда как превосходит тех, кто всю жизнь был честен, будь они вдвое старше, ибо у него учителями и наставниками были многие трудные обстоятельства его жизни, и, коли он не дал заплесневеть своей природной сметливости, она принесет ему большие успехи в любом деле, каким он займется; ни один мошенник его не проведет, ни один подкуп не останется от него скрытым, ни одна беда не застанет врасплох того, кто пережил приключений больше, чем их встретишь в рыцарском романе; отсюда вы поймете, что очень скоро я снискал себе добрую славу у заправил компании; то ли убедившись в моей честности и благоразумии, то ли оставшись довольны моими точными и безошибочными записями, а может, из великого уважения к ручательствам моих дядьев, они, когда я снова оказался в Амстердаме после третьего своего плавания, назначили меня управляющим одним из владений компании на острове Ява, где у них были обширные плантации пряностей; я, однако, на это сперва не согласился, ибо наш добрый Алькосер, которого я застал больным, попросил меня, лежа в постели, дрожащим, еле слышным голосом доставить ему последнюю радость, дождаться его кончины, до которой осталось уж немного дней; до сих пор столь жгучее горе стесняет мне сердце при воспоминании об этом праведнике, хотя и еретике, что лучше я опущу рассказ о его последних днях и о наших с ним беседах в ту пору.

Итак, три года спустя после нашего бегства из Португалии совершилось мое бракосочетание с Эухенией в Анвере и по кальвинистскому обряду — впрочем, и ей и мне были глубоко безразличны все эти церемонии, мы лишь старались соблюсти приличия. Вскорости мы уехали на Яву, где я прожил два года мирно и счастливо.

Эухения родила мне двоих детей, но после рождения второго ребенка скончалась; произошло это в День Святого Креста в году тысяча шестьсот четырнадцатом. Остался я один с малышами на руках, еще раз убеждаясь, что рожден быть целью и мишенью для стрел злосчастья; о, как горько я сокрушался, как проклинал

злую свою планиду; тогда же я принял решение никогда больше не вступать в брак и, понимая, что мне с детьми возиться невозможно, отдал их на воспитание одной вдове-голландке, снабдив ее изрядной суммой денег, дабы растила их в довольстве и сытости, пока я за ними не приеду, что я обещал сделать, как только найду и полюблю женщину, которая захочет их воспитывать, хотя в душе решил никого не искать.

От должности управляющего я отказался и поступил в войско компании, а было оно у нее немалое и не уступало войску иного государства. Сражался я в его рядах целых два года, главным образом против пиратов китайских и малабарских, но также и против испанцев, ибо перемирие соблюдалось только в Европе.

Поскольку голландским языком я владел как настоящий голландец, все, кто меня знал в те годы, считали меня уроженцем Анвера, что было верно, однако никто не догадывался о моем пребывании в Испании.

Через год после смерти Эухении я был ранен в бою, в котором голландцы нанесли поражение испанскому флоту у берегов Малайского полуострова, благодаря чему за ними осталось исключительное право торговли с Китаем, Сипанго и другими государствами Востока.

В ратном деле я весьма отличился своей храбростью, ибо мне, несчастнейшему из несчастных и в первое время полубезумному от горя, жизнь была ничуть не дорога — я дрался с такой отвагой, что снискал всеобщее уважение, и в том же году меня поставили капитаном Урки ’, вооруженной сорока пушками.

Не скажу, чтобы солдатская жизнь мне так уж нравилась, нет, не такую бы я избрал по своим склонностям, однако тяготы ратного дела мешали мне слишком задумываться о своих злоключениях, и жил я с мыслью, что, даст бог, когда меньше всего об этом буду думать, случай сведет меня со смертью и избавит от желания наложить на себя руки; но вот некоторое время спустя после упомянутого сражения наш флот пришел во французский порт Гавр с грузом пряностей и кофе, взятым на Яве, и вдруг писец судна, которым я командовал, обнаружил, что замки сундука, в коем хранилась казна компании, взломаны и оттуда исчезли три кошеля, битком набитых жемчугом из Малабара, стоившим много тысяч флоринов. Тотчас я приказал произвести осмотр и обыск на

¹ Урка — старинное испанское большое судно.

всем судне и вскрыть тюки с товаром, но, хотя мы обыскали все, вершок за вершком, жемчуг не был найден.