Шестой остров

Но внезапно все мое сострадание перешло в отвращение, в неодолимую ярость — и я оттолкнул его. Толчок был так силен, что Бруно упал на кровать; впрочем, он тут же поднялся с таким явным выражением похоти, что я в страхе убежал. Резко хлопнув дверью, я пустился опрометью по коридору, слыша, как он зовет меня из-за двери.

— Вернись! Не убегай! — повторял он охрипшим от страсти, жутким голосом. Поспешно спускаясь по ступеням в трапезную, я ощущал, что кожа у меня на лице вся напряглась, словно от электрического разряда.

Больше я с Бруно не разговаривал. В течение года он несколько раз пытался подойти ко мне, но я его избегал. Греховное стремление к плотской близости в товарище, которому я прежде приписывал всевозможные добродетели, побудило меня по контрасту считать его существом куда более порочным, чем, возможно, он был на самом деле.

Случай этот, видимо, стал началом его погибели. Год спустя его изгнали из колледжа за содомию и скотоложство. А я, ряд лет бывший свидетелем искренних усилий этого несчастного, искавшего спасения, в тот день снова подумал с еще большей убежденностью, чем когда-либо, что люди не могут

спастись своими делами, своим желанием любить Бога, своим стремлением к чистоте. Нет! Человека ждет спасение или проклятие в зависимости от того, решит ли Господь в своих непостижимых предначертаниях осенить его благодатью или же лишить ее.

И все же, пока я учился в младших классах, пока, став бакалавром, не приступил к занятиям богословием, мои суждения о благодати не слишком меня волновали; когда же, углубившись в богословские хитросплетения, я узнал, сколь огромное значение может приобрести любой оттенок толкования, мною овладели первые настоящие страхи.

Тревожило меня еще одно обстоятельство, также результат моего раннего развития. В области математики я уже превзошел падре Латура, который углублялся в нее лишь постольку, поскольку она помогала в его занятиях физикой. Он был автором учебных текстов, осуществил ценные исследования в области оптики; общая научная культура у него была замечательная, однако он уже не был в состоянии удовлетворить мою жажду знаний, устремленную к чистой математике. Я самостоятельно решил все задачи, помещенные в «Математическом анализе» Рея Пастора и с жадностью проштудировал несколько трудов по аналитической геометрии. Сам падре Латур посоветовал разрешить мне посещать лекции по высшей мател*.атике, читавшиеся в Кордовском университете. В тот день, когда он не сумел ответить на мой вопрос, не доказывает ли правило цепи применимость Лейбницевой системы обозначения производных функций, которая в свое время была недостаточно понята, он заявил, что в области математики уже не может меня чему-либо научить.

По настоянию падре Латура приор семинарии связался с профессором Густаво Фортесой, выдающимся математиком, католиком, дипломированным в Кембридже и, кроме того, отличившимся в области механики небесных тел. Лестные рекомендации побудили Фортесу дать согласие заниматься со мною раз в неделю у него на дому в Кордове, главном городе провинции. В этот день монастырский грузовичок отвозил меня в Кордову и привозил обратно, е два часа, что я занимался, брат монастырский шофер исполнял данные ему поручения, а потом подъезжал за мною к зданию Провинциальной библиотеки, где я сидел, его дожидаясь.

Однажды, когда профессор Фортеса не мог уделить мне более одного часа, так как спешил на какое-то деловое свидание, он мне посоветовал, между прочим, посмотреть трактат Паскаля о циклоиде, чтобы я получил представление о том, до какой утонченности доходила мысль этого математика постренессансной эпохи. Он сам разыскал в своей библиотеке переплетенную брошюру, написанную таким восхитительным французским языком, что я сразу же увлекся чтением. Приятность изложения разительно отличалась от сухих выкладок современных математиков. Мне захотелось узнать что-либо об авторе, но ничего такого в брошюре не было. Вечером,, в монастыре, я заглянул в энциклопедию Эспаса-Кальпе и, к моему удивлению, понял, что не кто иной как Паскаль и был тем чудо-ребенком, о котором мне говорил падре Латур. Действительно, еще в раннем детстве он поразил своего отца, видного математика из Клермон-Феррана, самостоятельно доказав теоремы Эвклида; но особенно меня испугало то, что и еретик Паскаль также придавал исключительное значение догмату о благодати и утверждал, что некоторые истины не могут проникнуть в нас иначе как через высшее посредничество, другими словами — что вера есть дар небес.

Разумеется, в распоряжении семинаристов не было ни одной книги этого отступника, последователя ересиарха Янсения ³⁶ и свирепого гонителя иезуитов; я же, с большими предосторожностями, ухитрялся, ожидая монастырского шофера в кордовской библиотеке, читать его «Мысли» и «Письма к провинциалу».