В груди болезненно сжалось сердце. Откуда это чувство? Будто она забралась на ветку, которая вот-вот должна обломиться… Нет!
Она поклялась, что никогда больше не позволит ни одному мужчине управлять ее эмоциями.
Если за это придется платить одиночеством, пусть так и будет.
Она завела машину, включила передачу и под рев мотора выехала на дорогу.
40
Когда Персис вернулась к Франко Бельцони, было уже почти четыре. Солнце понемногу клонилось к закату, но по-прежнему стояла удушающая жара. Чувствуя спиной прилипшую ткань рубашки, Персис проехала через ворота, припарковала машину и прошла по хрустящему гравию к входной двери.
Ее впустил другой слуга, невысокий, тихий на вид мужчина в белой ливрее. Он провел ее через весь дом в расположенный позади здания сад. Там, потягивая лимонад, Франко Бельцони беседовал с еще одним мужчиной, ниже его ростом, с мощными плечами, коротко стриженными седыми волосами и тяжелым взглядом. Он был похож на терьера в человеческом обличье.
Костюм на нем сидел, как вечернее платье на носороге.
Когда Персис подошла ближе, Бельцони кивнул:
– Инспектор, позвольте вам представить, сеньор Энрико Мариконти.
Мариконти сделал странный полупоклон, щелкнул каблуками и протянул Персис руку. Она взглянула на нее и быстро пожала.
Кончики пальцев у итальянца были влажные.
Бельцони провел их к поставленным в саду столу и стульям из тростника. Они заказали напитки у слуги, который кружил рядом, как нервная летучая мышь.
– Как много Франко вам уже рассказал? – спросил Мариконти на превосходном английском, когда с любезностями было покончено.
– Значительно меньше того, что мне нужно знать.
На скулах у Мариконти заходили желваки. Взгляд маленьких глаз был острым и твердым.
– Хорошо. Вы должны понимать – то, что я вам расскажу, должно храниться в строжайшем секрете, пока я не решу, что в этом больше нет необходимости. Вы согласны?
– Нет, – ответила Персис. – Вы должны рассказать мне правду. Без дополнительных условий. Я буду использовать эту информацию так, как решу
Мариконти удивленно открыл рот. На его грубом лице читалось неподдельное изумление. Вероятно, он не привык слышать «нет», не говоря уже о том, чтобы слышать это от женщины. В уголках его губ мелькнуло что-то похожее на полуулыбку.
Какое-то время они сидели в молчании, наконец итальянец кивнул:
– Хорошо. Но я могу попросить вас действовать осмотрительно?
– Да. Вы можете меня попросить.
Он взял стакан с охлажденной водой, сделал глоток и поставил на место:
– Джон Хили – совсем не герой. Да, он отправился воевать с нацистами, но в Винчильяте ему быстро стало ясно, что значит быть настоящим солдатом. Он был ученым, и он был слаб. Как только нацисты узнали, кто он, они пришли и потребовали, чтобы он с ними сотрудничал. Либо он им поможет, либо его ждут пытки. Или, может быть, даже смерть.
– Чем он мог помочь нацистам? Он был ученым, а не шпионом или политиком.
Мариконти снисходительно улыбнулся:
– Возможно, вы не знаете, но Гитлер, как и многие высокопоставленные нацистские офицеры, был одержим искусством. Они присваивали себе бесценные сокровища по всей Европе – картины, статуи, украшения. Как они, по-вашему, понимали, что стоит красть, а что нет?
Персис молча ждала объяснения.
– Гиммлер, в частности, был одержим оккультизмом. Поэтому его страстью стали древние манускрипты. Но очень мало кто мог по-настоящему понять эту страсть и ценность накопленных им сокровищ. Во время чисток СС убили большую часть интеллигенции, а те, кого они не убили, были вынуждены бежать за границу. – Он постучал по стакану толстым указательным пальцем. – И здесь в истории появляется Хили.
– Вы хотите сказать, что Хили работал на нацистов? – недоверчиво спросила Персис.
– Да. Если говорить точнее, он был коллаборационистом.
Тяжелое слово повисло в воздухе, как пушечное ядро.
– Наверное, у него не было выбора.
Мариконти предостерегающе поднял палец:
– Он был солдатом. У солдата, попавшего в плен, есть только один выбор: страдать или умереть. Солдат, который решает помочь врагу, это коллаборационист. Предатель.
Персис поерзала на стуле, осмысляя услышанное. Хили – прославленный ученый, герой войны! – был предателем.
– Почему об этом никто не знает? В смысле, если это правда, почему нигде об этом не говорят?
Взгляд итальянца стал еще жестче.